Сергей Семаргов - Последняя звезда [litres самиздат]

– Ну, как, Григорий, сколько раз ты сегодня уже женился? – Если у здоровяка Григория было настроение, он отвечал весело: – Женился никак не менее трёх раз, – и все ржали. Если же настроение было неважное, Григорий хмурился, впрочем, это было лишнее. За целую стадию итак было видно, что у Григория нет настроения, он мрачен как туча, и тогда к нему никто не лез. Ибо Григорий был настолько же силён, насколько бывал весел или мрачен. Проверять же на себе его силу никому не хотелось. Тем более что дрался Григорий грубо и безжалостно. Для него словно не было понятия усталости. Он рубил, рубил и рубил врагов словно заведённый. Дротики от него отскакивали, мечи ломались, ножи… Однажды один из «бессмертных» умудрился воткнуть ему в ногу нож. Просунул под щитом, в надежде подрезать наступающего в фаланге передового гоплита, и сделать брешь в колонне. Подрезать ему удалось. А вот сделать брешь не получилось. Нож глубоко проник в ногу и застрял, воткнувшись в кость, а когда перс пытался его вытащить – сломался. Как рассказывали, Григорий в ответ на это, опустил щит и посмотрел на перса в упор. Потом вытащил из ноги осколок ножа и с презрением бросил его в глаза обалдевшего перса. Тот в ужасе ретировался за щиты своих товарищей. Крови почти не было, и Григорий, как ни в чём не бывало, продолжал сражаться, хотя лекари потом переглядывались между собой и удивлялись, как кость могла выдержать такой подлый удар, даже не дав трещины. Григорий, по-видимому, испытал жуткую боль, но никак не подал вида, а впоследствии лишь немного прихрамывал. Походив в бинтах около недели, Григорий потом и вовсе перестал ходить на перевязку. После этого за ним закрепилось прозвище «Стальная кость», и о нём стали складывать легенды, как о человеке, не испытывающем боли, в которого можно втыкать ножи, но они будут ломаться.

Григорию неоднократно предлагали звание старшины гоплитов, но он отказывался, говорил, что не умеет командовать, что было отчасти и верно.

Кеос же командовать умел, как выяснилось, и более того – должен был командовать. Его разум сыграл с ним злую шутку. Не успел он вдоволь насладиться своей ролью сотника, как за проявленную в боях смекалку, был замечен начальником лёгкой кавалерии Аминтой. И теперь у него были новые обязанности: он назначен помощником Аминты по особым поручениям, его глазами и ушами («ну-ка, съезди, посмотри, что там происходит», «ну-ка узнай, что нового от разведчиков»). Ну и помимо всего прочего: приказы и донесения, присутствовать на советах, улаживать тайные дела, искать проводников и переводчиков, да мало ли что… Все эти неожиданно свалившиеся обязанности утомляли.

Вот и сейчас выдалась бессонная ночь, когда долго не могли найти нужных людей, знающих местность. Нашли только к утру. А всё это время ничего не подозревающая армия спала сном младенца. А утром – снова в дорогу. Как, Кеос не успел поспать, ну что ж… служба есть служба. Кеос жалел, что не может слезть с коня и шагать рядом с гоплитами, с этими простыми деревенскими парнями, шутить с ними и петь песни, а стоя на привале – варить кашу и заглядываться на прелестных пленниц. А ещё лучше – махнуть бы к своим ребятам, в сотню. Да куда там…Его отпустили только на час-полтора. Время есть только чтобы восстановить силы. А на первом привале он должен быть снова рядом. Аминта не любит ждать.

Кеос остановил коня и подождал, пока поравняется с обозом. В обозе везли много всякого, но сейчас его интересовало сено. Сено было нужно про запас, если вдруг лучится заночевать вдали от пастбищ. Но была у сена ещё одна великолепная особенность – на нём можно было спать!

Подмигнув деду Феодосию – обозному старшине, Кеос одним прыжком перепрыгнул на подводу. Привязал коня, так, чтобы конь мог свободно трусить рядом. Затем ослабил сандалии, снял плащ, и, прикрывшись им от солнца, провалился в небытие.

Над морем раскинулась ночь!

Величественно и чинно, ночь парит над водой, волны плещутся, в ожидании луны, её серебряного света. Скалы чернеют, склонившись у воды, словно гигантские звери пьют, уставши за день. Гомон дня стих, и солёный ветер ласково треплет волосы сидящего у воды юноши.

Кеос задремал. Сам не заметил, как сидя в тени кедра, задремал под вечер. Ему снится ночь и что вот-вот взойдёт луна. Он ждёт луну, потому что любит смотреть на серебряные от её света волны. И, наконец, царица ночей взошла!

Но что это? Вместо искрящегося очарования вод, Кеос видит Тьму. Абсолютную Тьму. Он поднимает глаза, но лунный диск черен! Черный на фоне тысяч звезд, черный пустой диск!

Тьма этой луны не страшная, нет. Наоборот, простая, неинтересная. Это не та тьма, что окружает тебя ночью, когда лес оживает звуками. Не та тьма, которая наползает на тебя в тёмном чулане, пугая шорохами и скрипами. Не та тьма холодного и дико прекрасного моря, которая бурлит пеной волн и так манит исследователей.

Тьма, которую видит Кеос, – ПЛОСКАЯ. Плоская, одномерная и какая-то безвкусная. Черный диск луны всё растёт, увеличивается и это безвкусие, а вернее, отсутствие всякого вкуса, цвета и запаха как-то незаметно охватывает всё существо сидящего юноши. Апатия, немочь, нежелание двигаться – это всё живые слова. Но нет слов, чтобы описать то чувство, которое заполняет Кеоса.

Н-И-Ч-Т-О…

Полнейшее, отупляющее НИЧТО. Оно расширяется, ползёт, наступает. Она крадётся в самые отдалённые уголки подсознания.

Сам того не замечая, Кеос потерял цель. Он забыл про волны и луну, забыл, зачем он здесь. Просто тупо смотрел на эту тёмную воронку какое-то время, а потом позабыл даже кто он сам. Просто забыл, что он – человек по имени Кеос. Потом перестал чувствовать, воспринимать что-либо. Потом…

А потом была просто бездна! Уже не было Кеоса, кедра, моря, волн и черной луны. Была просто Бездна. И Бездна была в нём. И он в ней.

Гигантская воронка закрутила его, и он канул в вечную Тьму…

Кеос вздрогнул и проснулся.

День! Светлый-пресветлый, радостный солнечный день! Его покачивает на волнах. Ах! Так ведь это не волны! То скрипит колёсами обозная телега. Переведя дух и вытерев пот от кошмарного сна, Кеос отбросил плащ и выглянул наружу.

В воздухе висела пыль от тысяч сандалий, войско всё ещё шло. Его конь Верный покорно брёл рядом и, похоже, тоже дремал.

– Проснулся, сын Радия? – Феодосий, добродушный и спокойный, как всегда, казалось только и ждал пробуждения господина.

В ответ Кеос промычал что-то невнятное и, пошатываясь, перелез в седло. Верный встрепенулся, но, почуяв расслабленное состояние хозяина, снова впал в полудрёму-полубодрствование, в которое умеют погружаться лошади, собаки, да и вообще все животные.

«Мне нужно что-то подобное» – промелькнула мысль у Кеоса. «Нужно научиться спать на ходу. Не так, как спят воины в седле, – так-то я могу, а именно, – как кони, спокойно и ровно принимая всё, что преподносит им судьба – в полусне-полуяви. Тяжелая изнуряющая работа. Кормёжка. Водопой. Свидание с кобылицей. Короткий сон. Опять тяжёлая работа, много тяжёлой работы. Много тяжёлой и бессмысленной работы. Таскать на себе человека. Потом таранить вражеские ряды, и, если не убьют, если никто из пехотинцев не проткнёт тебя копьём, если не подрубят ноги мечём, если не сдаст сердце от бешеной скачки, то будет снова полусон-полуявь. А потом снова тяжёлая изнуряющая работа. Кормёжка. Водопой и, если повезет, кобылица…