Аннабель Джонс - По истечении срока годности – забыть (СИ)

Тони снисходительно взглянул на Наташу, сейчас казавшуюся мудрой не по годам.

–Это бессмысленно.

–Нет. Сделай это.

–Я не могу.

–Можешь, просто боишься, что она тебя отвергнет.

–Она меня не простит, я причинил ей слишком много страданий.

–Ты не узнаешь этого. Пока не попросишь. Попытаться стоит, Тони.

Мужчина нахмурился, понимая, что не найдёт в себе сил даже взглянуть Ванде в глаза. Он был перед ней виноват, и решиться на разговор и извинение было слишком трудно. Уж пусть он будет трусом, неспособным справиться с собственным страхом, чем причинит Ванде очередные страдания. К тому же он на сто процентов был уверен, что его попытки попросить прощение будут тщетны. Но Наташа давила на него, буквально заставляя изменить своё решение.

–Я не буду этого делать. Пусть лучше она меня ненавидит. Я не достоин прощения, – подавленно заявил Старк, надевая очки и заводя машину.

Наташа растерянно отвернулась к окну, погружаясь в размышления. Она считала, что Тони кардинально ошибался, приняв столь малодушную позицию смирения.

***

Ванда с трудом дождалась, когда доедет до дома. В такси она всё кусала губы, почти до крови, надеясь сдержать рвущийся из горла плач, и ловила на себе сочувственный взгляд водителя в зеркале заднего вида. Она не помнила, как добежала до квартиры, как открыла дверь и, спотыкаясь о путающегося в ногах пса, добрела до кровати и рухнула в неё, рыдая навзрыд. Она проплакала всю ночь, коря себя за то, что вновь поверила Старку, а он сделал ей больно. Ближе к утру Ванда заснула, чувствуя, как собака вскарабкивается на постель и ложится рядом, тыкаясь мордой в её мокрое от горьких слёз лицо.

Днём, когда её разбудил настойчивый звонок домашнего телефона, Ванда долго пялилась в стену, понимая, что она просто не встанет: очень сильно болела голова. Старки прижимался своим тёплым боком к её животу, и она медленно пропускала его густую шерсть через свои пальцы. Очень хотелось продолжить плакать, но глаза были сухие и сильно болели веки, словно по ним прошлись наждачкой. Телефон пискнул, оповещая о том, что работает автоответчик и абонент может оставить сообщение. Через секунду раздался тихий голос Наташи, просящей ей перезвонить.

Ванда ещё немного полежала, гладя собаку, и встала, выдёргивая провод из розетки. Ни с кем говорить не хотелось. Особенно с Нат. Она как была двойным агентом на работе, так и осталось им в обычной жизни. Привыкшая работать на два фронта, она была больше предана Тони, чем ей, а это раздражало Ванду, которая понимала, что лишилась единственного союзника. А был ли он вообще? Был ли у неё хоть кто-то, кто мог бы её выслушать и дать дельный совет, не угнетая и не навязывая своё мнение? И Ванда, поразмыслив, поняла, что таких людей у неё нет. Стив собственные отношения-то построить не мог, что уж говорить о её, запутанных и уже разрушенных.

Девушка долго варила кофе, глядя куда-то вдаль, пока щенок возился у неё в ногах, то и дело норовясь укусить за колено. Ей сейчас было как никогда одиноко и весьма паршиво, хотелось выть в голос, почти также, как она плакала на годовщину смерти Пьетро. Прямо здесь, на кухне, в объятиях проклятого Старка, который всегда умудрялся сделать ей больно.

Она чувствовала себя преданной и как никогда виноватой. Понимание того, что она сама заварила эту чёртову кашу, было ясным и кристально чистым. Это она постоянно отталкивала Тони, держала его на расстоянии, не давая своим чувствам проснуться, и он понял, что больше так нельзя. Он бросил её, а она даже не позволила ему остаться друзьями. Она сама обрубила все ниточки, что их связывали, и как глупая девчонка, поняв, что за ней больше не ухлёстывают, внезапно догадалась, чего лишилась. И влюбилась.

Ванда обхватила голову руками.

Она сама толкнула себя в пропасть. Она сама разрушила то, что Тони так старательно пытался выстроить между ними. Это она так часто его отшивала, что он понял, что ему ничего не светит. Решил, что хочет начать жить нормально, и правильно. Так и надо, но Ванда своими резко проснувшимися чувствами разрушила все его планы. От этого было так горько и больно, что она осела на пол, чуть не наступив на хвост псу, и впервые разозлилась на животное, так преданно принявшееся облизывать ей лицо.

Она считала Старка своим питомцем, который всегда будет рядом. Думала, что он потерпит её выходки, даст ей время, будет терпеливо ждать её ответа. И прогадала. Она опоздала с признанием и сейчас больше ненавидела себя, но в то же время была смертельно обижена на Тони. Он не дождался, променял её на каких-то шалашовок, готовых прыгнуть к нему в постель, стоит лишь пальцем поманить. Наверное, она слишком требовательная, слишком придирчивая, слишком избирательная.

Ванда ненавидела свои чувства, ей хотелось вырвать из груди свою любовь и сжечь её дотла, лишь бы не напоминала о себе, лишь бы больше не вспоминать Старка. Лишь бы не знать его.

Теперь все его слова о том, как она ему дорога, стали лишь пустым звуком.

Если бы любил, то ждал бы тебя. Если бы любил, не привёл бы к себе других девушек, шептал внутренний голос, распаляя Ванду, заставляя испытывать ненависть и к Старку, и к себе, и к Наташе, которая явно всё знала. Она ведь пыталась её остановить.

Ванде казалось, что все её предали. Она чувствовала себя такой виноватой и именно поэтому ей хотелось выцарапать Тони глаза. Потому что ощущать вину было очень больно. И ей хотелось, чтобы больно было и ему.

Она назло красила губы той самой помадой, что он когда-то ей купил. Красила и со слезами на глазах вспоминала, как он её впервые поцеловал. Сжимала зубы, чтобы не расплакаться, вспоминая вкус его губ и то, как кололась его щетина. Красила и с улыбкой смотрела на то, как лицо Тони меняется, когда он замечал цвет её губ.

Он смотрел на неё виновато, и Ванда чувствовала, что ещё секунда и она просто растворится, потому что терпеть это было невозможно. В его глазах отражалось лишь сочувствие, будто любовь прошла и теперь он не мог ответить ей взаимностью, и Ванде было от этого так плохо, что бросало то в жар, то в холод. Он смотрел на её губы и тяжело вздыхал, прекрасно понимая, что она над ним издевается. И ей было так стыдно за то, что она открыла в себе чувства к нему так поздно. А он ненавидел себя за то, что не дождался. Она ведь просила его о времени. Стоило лишь подождать.

Он видел слёзы, застывшие на её ресницах, и стыдливо опускал взгляд, зная, что это из-за него.

Он ненавидел все эти коридоры штаба, задания и многочисленные совещания, на которых он обязан был присутствовать, ненавидел за то, что он постоянно сталкивался там с Вандой. Видел её сломленной, подавленной и такой маленькой, и ненавидел себя за то, что не мог её утешить. Боялся подойти, знал, что не простит. И Наташа змием-искусителем шептала ему, что он должен с ней поговорить, обязан, а он лишь отмахивался.