Валерий Желнов - Реактор-2. В круге втором [litres]

Так и привезли меня домой. Но я осталась жить внутри того, что осталось от моего мозга. Я все понимала, видела, слышала, запахи ощущала, только шевелить ничем не могла, даже мускулами лица. Меня положили так, чтобы я смотрела в окно, а передо мной поставили большого плюшевого медведя. Мама сказала, что это теперь мой друг. Первое время, с месяц, был постоянный кошмар. Я металась внутри своего черепа, кричала, плакала, но меня никто не слышал. Звала маму, папу – вот она я, услышьте меня. Но они только приходили, гладили меня по волосам, говорили что-то успокаивающее и уходили. Я даже спать не могла в привычном смысле этого слова. Сложно спать, когда глаза всегда открыты, а мозг постоянно работает. А мама еще обязательно начинала плакать.

Потом наступило отупение. Я просто смотрела в это до жутиков надоевшее окно и монотонно молила бога, черта, Будду, Кришну, инопланетян, кого угодно, чтобы забрали меня и прекратили мои мучения. Наверное, худшие мучения из всех, какие только возможны. А потом я начала думать. Я развлекала себя тем, что рассказывала сама себе истории, представляла художественные фильмы, мультики. Писала целые книги, развивала фантастические теории. И все их рассказывала своему единственному другу – плюшевому мишке. Ты даже не представляешь, как можно в короткий срок развить свой мозг, если ничто не отвлекает. Когда не надо ходить, двигаться. К середине второго года своего лежания я смирилась со своим положением, с чертовым окном. Пришло успокоение.

Дима сидел молча, с ужасом переживая вместе с девушкой эти давно прошедшие дни.

– В тот день все были дома, уже не помню, почему. Пару дней до этого в доме чувствовалась нервозность. Все чего-то бегали, собирали и разбирали вещи, кричали друг на друга. Мама с папой даже поругались, стоя рядом со мной, чего раньше они себе не позволяли. Однажды я даже увидела папу сильно подвыпившим. Я ничего не понимала, хотя считала, что достаточно сильно развила собственную интуицию. Непосредственно перед ударом я осталась в комнате одна. В квартире все затихло. Я даже подумала, что все куда-то ушли. Внезапно раздался вой сирены. А минут через десять так же внезапно затих. Потом был удар. Я лежала около стенки внутри квартиры, и меня только сильно тряхнуло. Но все другие вещи слетели со своих мест. Шкафы попадали, стеклопакеты вылетели вместе с рамами. Сразу засвистел ветер, мусор полетел сквозь комнату со страшной скоростью. Меня защищала стена за спиной, и я наблюдала все это, невредимая. В один момент стало очень жарко.

Оксана замолчала, глядя перед собой. Видимо, здесь начинались очень неприятные воспоминания.

– Я долго лежала одна – наверное, несколько часов. Мне хотелось пить, но я, как ты понимаешь, не могла позвать. Я ничего не понимала, но чувствовала, что мне придется умереть. Я услышала, что в соседней комнате что-то загрохотало, и начала мысленно кричать: «Мама! Мама!». В одном фантастическом романе, что мне читал отец, люди могли передавать мысли на расстоянии, и я от отчаяния пыталась проделать то же самое. Она словно услышала мой зов и зашла в комнату. Лучше б не заходила. Кожа у нее полностью обуглилась. Я даже слышала потрескивание, когда она двигалась. Через трещины в коже просвечивало красное мясо, и оттуда вытекала какая-то сукровица. Глаза и губы выгорели, и ее лицо представляло собой обтянутый черной кожей череп. Самое страшное было то, что она, похоже, была полностью в сознании и понимала, где она и что происходит. Она слепо шарила покалеченными руками перед собой и шамкала безгубым ртом: «Тошка. Тошка» (Дочка. Дочка). Она медленно продвигалась по разрушенной комнате, ощупывая ногами пространство перед собой – прямо к разбитому окну.

Поняв, что она не собирается сворачивать, я отчаянно закричала: «Мама! Осторожно! Ты идешь прямо в разбитое окно! Ты упадешь! Мама!». Но она не слышала меня. Если бы при взрыве уцелел подоконник, может, он бы удержал ее. Но подоконник снесло начисто, и в стене зияла дыра, за которой была пропасть. Она шла в эту дыру, а я смотрела на это, не в силах что-либо сделать. В последний момент она словно почувствовала что-то неладное и остановилась. Ветер трепал остатки сгоревших волос. Они повертела головой и спросила: «Тошка?». И сделала шаг вперед. Она исчезла мгновенно, я даже крика никакого не слышала. Зато кричала я. Кричала, как только могла, вместо голосовых связок разрывая свой мозг.

Потом пришел отец. Он выглядел так же, как и мама, но разум потерял, видно, полностью. Он молча шел по комнате, пока не уперся лбом в стену. Здесь он стал орать в голос, царапая головешками пальцев стену, сдирая ногти и плоть. Он орал и орал, орал и орал. Похоже, это тянулось несколько часов. Я думала, что сойду с ума, хотя казалось, что я пережила уже все. Мне пришлось на все это смотреть, ведь я не могла ни отвернуться, ни закрыть глаза. Под конец я уже молила его: «Заткнись! Ради бога, заткнись!». Наконец, он затих, осев на пол. Прошло несколько минут, прежде чем я поняла, что он мертв.

Последней в комнату вошла бабушка. В отличие от родителей, она почти не пострадала. По крайней мере, глаза и рот у нее были на месте. Она подошла ко мне и долго глядела на меня. Я обрадовалась, что, наконец-то, со мной рядом будет родной, знакомый человек. А бабушка достала из-за спины топор, который всегда лежал у нас в кладовке. Она подняла его над головой. Я не понимала, что она собирается сделать, а она все стояла и стояла надо мной. А когда я поняла, то даже обрадовалась. Наконец закончатся мои мучения. Я мысленно молила ее: «Давай! Ну, давай! Бей!», а она все стояла. Затем лицо ее задрожало, и она заплакала. Бросила топор на пол и отошла. У нее не хватило духа покончить со мной. Я почти разозлилась на нее за эту слабость, так как начала понимать, что меня ждет. А она взяла чудом уцелевший стул, поставила его у пролома в стене, куда упала мама, и села, глядя вперед. Больше она не поворачивалась ко мне. Когда ее тело обмякло на стуле, я поняла, что умерла и она.

Для меня началось самое страшное. Радиация, жар и ветер делали свое дело. Все мое тело горело, болело и чесалось. Я уже несколько раз обмочилась и обделалась под себя. Раньше родители капали мне в глаза специальную слезную жидкость, так как моргать сама я не могла. Теперь это делать было некому, и мои глаза жгло, как каленым железом. Зрение замутилось, и я с трудом различала предметы вокруг себя. А еще мне все сильнее хотелось пить и есть. Я где-то читала, что при длительном голодании чувство голода и жажды постепенно уменьшается. Это ложь. Не знаю, как у других, у меня эти чувства становились все сильнее и сильнее. Прошел день, потом другой, а эта пытка все продолжалась. Я ждала, когда, наконец, сойду с ума, но безумие так и не приходило. Как назло, соображала я так же ясно, как и до катастрофы. Я уже почти ничего не видела. Передо мной висела сплошная белесая пелена, склеры высохли полностью. Вдыхаемый воздух был сухой, так как рот не увлажнял его.