Андрей Дашков - Темные машины

– Кто еще с тобой проживает? – лениво спросил господин комендант.

– Дочь, – ответил старик. – Девять лет, калека.

Он приуменьшил возраст дочери на четыре года. Ему казалось, что тринадцатилетнюю девочку могли счесть подходящей для использования, а девятилетнюю – еще нет. Он тут же осознал смехотворность подобного обмана, но дочь, по крайней мере, была достаточно тщедушна, уродлива и крива, чтобы внушить отвращение нормальному мужчине. Одна загвоздка: кого теперь назовешь нормальным?

Новый хлесткий удар по лицу перчаткой вернул его к вопросу, который в отличие от смутных опасений представлял непосредственную угрозу для жизни.

– Повторяю, укрываются ли на твоей ферме лица мужского пола и призывного возраста?

– Нет! – старик яростно замотал головой, отгоняя подозрения, на этот раз чужие. Недостаточная убедительность могла дорого ему обойтись.

– Прекрасно, – сказал комендант. – Я склонен тебе верить… но никогда не мешает убедиться. Новотны, Блюм, возьмите женщину.

Двое солдат схватили жену старика.

– Вот что, – не глядя, обратился к нему комендант, – я хочу, чтобы ты поимел свою благоверную. А мы на это посмотрим. Не стесняйся, дружище, тут все свои.

– Хорошая идея, господин Дастье! – Хайнц не преминул лизнуть начальственную задницу.

– Когда мне понадобится твое мнение, я обязательно поинтересуюсь. Никто из ниоткуда, ты готов? Приступай.

Старик думал, не лучше ли плюнуть в эту гладкую рожу – и пусть его забьют до смерти или сожрут собаки. Для него, может, и лучше. Особенно, если все закончится быстро. Но что после этого они сделают с женой? А с девочкой? Больше всего сбивало с толку то, что комендант вообще не смотрел в его сторону. Этот Дастье неотрывно всматривался в лицо Большого, словно не хотел пропустить чего-то важного.

– Я… я не могу, – сказал старик. – Я давно ничего не могу.

И это тоже была правда. Для лжи требовалось хоть немного воли к сопротивлению. А вторым ребенком жену наградил не он, если уж на то пошло. Хоть и называл девочку своей дочерью.

– В самом деле? Какая жалость. Тогда это придется сделать кому-нибудь помоложе. Новотны, как у тебя с потенцией?

– Чего?

– В постели, спрашиваю, еще на что-то годен?

– А-а. Так точно, господин комендант. Пока никто не жаловался.

– Может, тогда обрадуешь даму? Судя по всему, ее никто не пользовал уже лет десять.

Рыжий солдат с сомнением оглядел «даму»:

– Что-то уж больно страшна. Да и старовата…

– Новотны, а ты, оказывается, эстет. Никогда бы не подумал, но, к счастью, господь позаботился о том, чтобы нам не приходилось скучать. Каждый день узнаю что-нибудь новенькое. Ладно, принимайся за дело.

Старик закрыл глаза, чтобы не видеть продолжения, но все равно заплакал от унижения и бессилия. Хотел было уйти подальше от всего этого, но наткнулся на оскаленные пасти терьеров. Третий солдат, державший сразу двух псов, уже обошел его сзади. Четвертый стоял позади Дастье. Некуда бежать.

Однако несладкая жизнь научила его иначе прятаться от реальности при столкновении с чем-то невыносимым. Отключаться, стоя на месте. Выпадать в темноту, превращаться в тень человека. Наступало спасительное помутнение сознания, поле зрения заволакивал густой туман, шум в ушах заглушал звуки извне. К сожалению, это состояние длилось не более нескольких минут, и возвращение было неизбежным. Иногда он возвращался слишком рано, и реальность настигала его во всем своем безумии, ломая еще сильнее. Несмотря на относительную сохранность скелета, он давно ощущал себя так, будто у него не осталось ни одной целой кости.

Сегодня судьба его пощадила. Он вернулся, когда худшее уже закончилось. Хотя нет. Трудно поверить, но, кажется, худшего не произошло. Старик как раз застал тот момент, когда один из терьеров – тот самый, который принадлежал Новотны и недавно позволил Большому невиданную фамильярность, – внезапно вырвал поводок и с яростным рыком бросился на хозяина. Прежде чем кто-либо успел дернуться, пес вцепился в солдатскую задницу и разодрал мясо вместе со штанами. Новотны истошно заорал, а Дастье самодовольно ухмыльнулся, словно случилось именно то, чего он ожидал, подтверждая его наблюдательность и профессиональное чутье.

Старик ничего не понимал. Смысл происходящего ускользал от него, но он давно отказался от попыток найти объяснение человеческой мерзости, иногда так хорошо замаскированной, что она даже смахивала поначалу на доброту или благородство. И не было лекарства от глубочайшего презрения к себе. Он сгорал от стыда, и, что бы ни случилось за время его трусливого «отсутствия», боялся даже мельком взглянуть на жену. Позже он как-нибудь свыкнется с этим, да и она тоже. Все равно им деваться некуда, а поодиночке точно не выжить. Так что придется и дальше терпеть друг друга.

Между тем терьер продолжал терзать извивавшегося на земле Новотны, пока тот не изловчился схватить автомат. После четырех ударов прикладом рыжий наконец раскроил псу череп, а потом прикончил издыхающего терьера короткой очередью.

– Побереги патроны, кретин, – небрежно бросил комендант и выдержал паузу, пережидая, когда заглохнет матерящийся Новотны, а рыдающая женщина скроется в доме. Затем щелкнул пальцами перед глазами Большого: – Знаешь, в чем твоя ошибка, призывник Ну? Ты должен был позволить ему это сделать. Тогда действительно сошел бы за идиота. А так – годен. Добро пожаловать в ряды защитников республики. Блюм, проводи.

Старик думал, что теперь-то все закончилось – по крайней мере, на сегодня. Но он ошибался. Комендант повернулся к нему:

– А теперь давай-ка взглянем на твою калеку.

Когда желтый автобус скрылся за холмом и натужный рев двигателя затих окончательно, старик обнаружил, что обмочился. Не от страха – от слишком долгой неподвижности. В последнее время такое случалось с ним все чаще. Неприятная влага на внутренней стороне бедра заставила его шевелиться. Он двинулся к дому, прошел мимо скорчившейся на земле жены и мимо девочки, которая самостоятельно доковыляла до двери и осторожно выглянула наружу. Очутившись внутри, он полез по приставной лестнице на чердак, где последние годы спал Большой. Давно он туда не взбирался и понял, что через пару лет вряд ли вообще сможет. Зачем ему это понадобилось, он не знал. Просто его неудержимо потянуло на чердак.

И вскоре он стоял там, согнувшись в три погибели. Должно быть, Большому приходилось ползать на четвереньках по дощатому настилу, но что-то ему здесь нравилось, раз его было не согнать отсюда, и старик силился понять – что. Он даже принюхался, хотя плохо чуял забитым носом. Пахло пóтом, старой соломой, гнилым деревом, пылью, мышами. Если бы старик сохранил способность смотреть на вещи шире, он мог бы сказать, что пахнет упадком и безнадежностью. И добавил бы: как и повсюду на проклятой земле. Этого ему хватило бы, чтобы оправдать свое нынешнее жалкое прозябание. А сохранившихся воспоминаний хватало на то, чтобы никуда не стремиться. Кое-какие места он повидал: везде одно и то же. Разница только в позе, в которой ты находишься, когда тебя имеют те, кто сильнее. «Не согласны, любители поболтать о справедливости и достоинстве? Давайте спросим у моей жены» .