Александр Михайловский - Петербургский рубеж. Внутренний фронт

– Петр Николаевич, – обратился ко мне император, – я попрошу вас пригласить ко мне сегодня вечером посла Германской империи графа Альвенслебена. Я считаю, что нам есть о чем с ним поговорить…

Я понимающе кивнул. В последнее время в здравомыслящих кругах нашего общества, авторитет Государя (ранее, признаться, не очень невысокий) резко вырос. Во-первых, это было связано с громкими победами в войне с Японией, а во-вторых, с изменениями во внешней политике после демарша Государя в сторону правительства Франции по поводу готовящегося к подписанию франко-британского договора «О Сердечном Согласии». Свою роль сыграла, несомненно, и отставка Витте, этого злобного интригана, который при каждом удобном случае старался поссорить общество с монархом и его семьей. Конечно, выйдя в отставку, Сергей Юльевич продолжил заниматься любимым делом, но теперь ему труднее было это делать. Узнав о подлинном лице господина Витте, многие просто отказали ему от дома.

Ну, а пока мы поговорили с Государем о состоянии европейских дел. Мне было что ему рассказать. Стоит отметить, что смена руководства МИДа положительно повлияла на его работу. Господин Ламсздорф, прекрасный дипломат и честнейший человек, был слишком мягок и бесхарактерен. В его ведомстве царили склоки и интриги, товарищи министра ненавидели друг друга, что не могло не сказаться на работе министерства. После отставки господина Ламздорфа я изрядно почистил его «авгиевы конюшни». Кое-кто ушел в отставку, кто-то поехал усмирять свои амбиции в качестве послов в Южную Америку, или еще куда подальше.

В первую очередь Государя интересовало состояние франко-британских и австро-германских дел. Я понимал направленность его вопросов – если оторвать Австрию от Германии и толкнуть в объятия нарождающейся Антанты, это закончится печально – и в первую очередь, для Австрии. Она лишится покровительства Германии, а новые союзники предадут ее при первом же удобном случае.

Так, за деловым и обстоятельным разговором, подошло время, назначенное для аудиенции германскому послу. Граф был по-немецки точен. Вошедший адъютант доложил, что посол Германской империи в приемной, и Государь велел пригласить его.

– Ваше Императорское Величество, добрый вечер. Я рад видеть вас, хотя и не знаю, чем вызвано ваше столь внезапное и срочное желание увидеться со мной? – произнес посол, несколько натянуто улыбаясь.

– И я рад видеть вас, граф, – кивнул в ответ государь, – столь внезапное желание побеседовать с вами появилось у меня после утреннего визита посла Британии в Российский МИД. Посол вручил господину Дурново ноту, которая, как мне кажется, войдет в учебники по истории дипломатии. В качестве примера того, как европейские государи не должны обращаться друг к другу. Вот, посмотрите, на некоторые «перлы» извлеченные из этой ноты…

Государь протянул фон Альвенслебену листок, куда были выписаны некоторые требования, предъявленные нам Британией.

По мере чтения лицо графа стремительно меняло выражение – от изумления к негодованию, а потом к брезгливости. Закончив читать, он осторожно положил бумагу на стол и внимательно посмотрел на меня и на Государя.

– Ваше Величество, но ведь это можно считать объявлением войны?!

– Не думаю, – ответил император. – Британия сейчас не готова к полномасштабной войне с Россией. Вы ведь прекрасно помните слова вашего коллеги, покойного канцлера фон Бисмарка: «Британия может воевать лишь тогда, когда в Европе найдется простак, который будет готов подставлять свои бока за ее интересы». Таких простаков в Европе сейчас нет. А вот нам с вашим императором стоит подумать над сложившейся ситуацией. Граф, я попрошу вас срочно сообщить кайзеру Вильгельму II о моем желании встретиться с ним. Я слышал, что он мечтает принять участие в охоте на медведя.

Граф Альвенслебен понимающе кивнул.

– Ваше Императорское Величество, я сегодня же отправлю соответствующее донесение кайзеру Вильгельму II. С вашего позволения, я сообщу ему о той возмутительной ноте, которую вы сегодня получили от Британского правительства.

Государь кивнул и стал прощаться с графом, которому, как я видел, не терпелось побыстрее попасть в посольство, чтобы сообщить своему монарху новость, которая со временем полностью поменяет расклад сил в Европе, да и в мире. Я прекрасно его понимал: такой «звездный час» случается в жизни не каждого дипломата.

23 (10) февраля 1904 года. Вечер. Где-то между Челябинском и Уфой, Поезд литера А.

Ротмистр Познанский Михаил Игнатьевич.

Весь день наш почтенный Александр Васильевич Тамбовцев ходил какой-то смурной. О чем он думал, трудно было понять. Можно было только догадываться. Иногда он останавливался у окна вагона и долго смотрел на бескрайнюю белую даль, на ели и сосны, засыпанные снегом.

Вечером, когда все собрались в салон-вагоне, прапорщик Морозов снова извлек свою легендарную гитару, что-то пытался на ней исполнить. Мрачно наблюдавший за его экзерсисами Тамбовцев отобрал у него гитару, побренчал немного, подкрутил колки – и инструмент стал издавать более-менее приличные звуки. Александр Васильевич вздохнул, прикрыл глаза и под стук колес своим хрипловатым баритоном запел:

Сидевшая за столом наша, всегда невозмутимая и даже немного чопорная Нина Викторовна вздохнула, и стала подпевать Тамбовцеву красивым контральто:

Я с удивлением слушал эту песню. Из книг наших гостей из будущего я уже знал, что в их времени Ленинградом называли Санкт-Петербург. Слышал я и о той страшной осаде, в которой находился этот город во время войны с германцами в 1941 – 1945 годах. Но вот в словах этой песни я услышал нечто былинное, такое, что брало за душу. А Тамбовцев и Антонова продолжали петь дуэтом под гитару: