Николай Кожуханов - Грядущее

Я не сомневался, что моя жена и сын спаслись. На ум приходило множество предположений как и где они могли уберечься от бомбежки. А еще тогда я понял, что от Москвы, скорее всего, остались только руины. И спасать немногих выживших людей, вроде меня, никто не спешит.

«Как же так получилось?! У нас такая сильная армия – и на тебе!»

Несколько успокаивало лишь одно – наверняка наши военные успели нанести ответный удар, и теперь у тех, кто сделал такое, тоже невесело.

Чтобы отправиться в долгий путь домой, нужно было найти еду и воду. Конечно, пища наверняка была заражена, но я надеялся на лучшее. Мне показалось логичным предположить, что вода в бутылках и еда в упаковке, которая могла быть у людей в вагоне, чище, чем то, что можно найти в городе, ведь радиоактивное излучение не должно было сильно воздействовать на предметы и людей, которые находились под землей, в каком-либо укрытии. По крайней мере, так должно было быть, если бомбы разорвались в воздухе, хотя это могло быть совсем не так. Внимательно оглядевшись вокруг, я не увидеть ни одного тела человека или чьих-то вещей поблизости.

«Странно».

Я поднялся на насыпь. С нее мне открылось удручающее зрелище. Метротуннель был завален. У его входа ударная волна навалила целую груду кусков бетона и кирпича.

Неприятное предчувствие закралось в мою душу.

«А что, если кроме меня никто не выжил?»

Отгоняя упаднические мысли прочь, я решил пойти в сторону станции, заодно изучая последствия взрыва. А они были ужасающими. В голове просто не укладывалось, как такое могло случиться?

Ни одно здание вблизи станции не уцелело. Большинство из них превратилось в груды бетона и кирпича, которые ощетинились иголками из арматуры. На удалении от станции некоторые дома уцелели. Они стояли, как каменные великаны, глядя на мир сотнями глаз – чернеющими зевами, которые возникли на месте остекленных окон.

Мир был окрашен в черный и темно-серый цвет. Все предметы как бы сливались в одно размытое пятно: земля под ногами, дома и груды разодранного бетона, небо. Воцарившийся в Москве хаос давил, лишал воли, желания жить. Безысходность, конец всему.

Более всего угнетало отсутствие света. Нельзя было понять день сейчас или ночь. Мир погрузился в нескончаемые сумерки. Серый, безразлично темно-серый абсолют царствовал сейчас над всем.

Со злости я пнул подвернувшийся под ногу камень. Он ловко поскакал прочь, издавая гулкое одинокое постукивание, касаясь истерзанной земли. Потревоженные великаны как будто устремили свои гневные взгляды на меня. От их внимания кровь стыла в жилах, хотелось спуститься обратно в канаву, сжаться там в каком-нибудь углу и ждать своего конца, не двигаясь, не дыша.

Я чувствовал себя маленьким ребенком, которого в наказание закрыли в чулане или на чердаке. Но любому наказанию приходит конец и тебя выпускают на свет, на волю, а беда, что пришла сегодня, видимо, надолго.

«А как же мой сын? Каково сейчас ему? Если уж я паникую, то что сейчас чувствует семилетний ребенок! Что говорит ему мать? Как его утешает?»

В ответ ветер дул только сильнее, да назойливый стук железки перешел в истерическое скрежетание. Мертвый мир не желал говорить на языке живых, ему были неведомы слова и эмоции. Он был холоден и равнодушен.

Должен сказать, что в мире действительно похолодало. Температура по моим ощущениям снизилась до нуля, хотя на дворе еще стоял август. Я думал, что после взрыва атомной бомбы земля будет горячей, но вышло иначе. Она быстро остыла, хотя, может быть, я просто долго пролежал в беспамятстве.

«Теперь каждый сам по себе и сам за себя, – решил, немного поеживаясь, я. – Нужно беречь силы, чтобы дойти до дома. А путь впереди неблизкий».

Вот и перрон станции метро «Выхино». Опоры, державшие его, подкосились, но в целом конструкция уцелела. Ни на платформе, ни возле нее не было людей – ни живых, ни мертвых, не было и их вещей. Казалось, мир просто стер любые напоминания о человеке, а что не смог стереть, то изменил до неузнаваемости. Лишь мое существование нарушало гармонию мертвого мира.

Я взобрался на платформу, так как по рельсам дальше идти было невозможно, на их месте разверзлась глубокая воронка. Аккуратно ступая по поверхности перрона, который был покрыт паутиной мелких трещин, грозящих превратиться в бездонные провалы, мне удалось без происшествий миновать его и вновь ступить на твердую землю. Ничего нового я не увидел. Только, пожалуй, еще острее ощутил недовольный, укоризненный взгляд домов-великанов.

«Хватит себя изводить, – приказал я себе. – Сосредоточься на главном! А главное сейчас найти еду».

Поиски были безуспешны. Тогда я решил идти по уцелевшим железнодорожным путям, которые шли параллельно превратившейся в глубокий ров линии метро, так как других ориентиров, которые позволяли найти путь домой, у меня не осталось. Для этого мне пришлось пройти по бетонной балке, перекинутой через ров, как будто кто-то специально сделал этот мост именно для меня. Я шел, балансируя над обрывом, на дне которого зловеще чернела какая-то жижа.

Проще было бы вернуться назад и перейти на параллельные метро линии железной дороги, но мне ужасно не хотелось возвращаться, внутри меня терзало нестерпимое желание поскорее оказаться рядом со своей семьей, да и возвращаться плохая примета.

Преодолев преграду, я продолжил свой путь. Вскоре станция метро осталась позади. Я зашагал вдоль непострадавших рельсов. Правда, они были сильно изъедены ржавчиной, местами даже насквозь, что было странно, ведь ржавчина не возникает мгновенно, для этого требуется время, а после взрыва прошло лишь несколько часов, может быть, день.

Идти вперед было несложно. Сил мне добавляло понимание, что каждый мой шаг приближает момент встречи с родными людьми. Удалившись от платформы станции «Выхино», я увидел, что возникла новая преграда. На рельсах лежали груда разорванного бетона и большие пласты асфальта.

«Это еще что такое?»

Чем ближе я приближался к баррикаде, тем яснее понимал – это же мост, часть московской кольцевой автомобильной дороги.

«Но тут же должна быть высокая насыпь?!»

Но насыпи не было. Ее словно ножом срезало, даже следов не осталось. Удивляться увиденному было бесполезно. Теперь все стало иначе. Нужно принимать мир таким, каков он есть, и привыкать к реальности.

«А сохранился ли наш дом? Или моя жена и сын сейчас ютятся в каком-нибудь подвале или канаве?»

Настроение портилось от этой мысли, на душе становилось совсем скверно. А еще меня охватывала безысходность при мысли о том, как среди руин найти жену и сына и что делать потом, что за жизнь ждет нас дальше. Но я отметал от себя эти мысли, решив пока думать о сиюминутных, насущных проблемах.