Алёна Тихонова - Серебряные небеса

Выделялся нависший над Джимом великан и ещё кое-чем, помимо экстравагантного цвета кожи.

Физическая привлекательность. Идеальное сочетание пропорций. Изысканная, небрежно-аристократическая утончённость изгибов тела и черт лица, присущая всем Гофра, даже самого низшего сословия, но без излишней женственности, делала краснокожего мужчину, возвышавшегося этакой восхитительной горой над неуклюжим недо-летуном, таким сногсшибательно-недосягаемым, что любой победитель конкурса красоты из людей мог позеленеть от жгучей и необоримой зависти.

А, между тем, спасённый, однозначно не имевший ничего против представителей других видов, всё-таки горячо возжелал заявить энергичный протест всей ситуации в целом. Его словарный запас мог бы внушить зависть маститому профессору по литературе и прочей изящной словесности, он загибал так, что даже у мачты уши бы в трубочку свернулись, и не сделали этого лишь по причине своего отсутствия у сего обделённого природой предмета. А жаль. Мачта, будучи глухой, пропустила очень многое… Зато матросы не потеряли своего шанса приобщиться к благому источнику просвещения и услады их эстетических вкусов. Распахнув рты, они внимали разошедшемуся незнакомцу, будто незрелые юные послушники – убелённому сединами и осенённому несомненной мудростью патриарху. Гофра с преогромным скрипом и ничуть не меньшим недоумением вникали в сам смысл понятия "нецензурная брань", они находили в половых органах столько же неприличного, сколько, скажем, в руках или голове, так что длинную тираду белобрысого гостя конкретно эти Гофра очевидно восприняли как инструкцию, и они даже понятия не имели, что этими штуками вообще можно такое вытворять. Вдобавок к расширению своего кругозора, из этой весьма экспрессивной, прочувствованной, изобиловавшей эпитетами и метафорами речи экипаж кое-как уяснил себе, что на той стороне парень оставил целую группу товарищей, что его переход через портальный колодец произошёл отнюдь не добровольно, и что тех, из-за кого он потерял башмаки, вскормили и вырастили свиноматки, или, в лучшем случае, шуры-вампиры – восьмикрылые лилово-сине-чёрные насекомые, похоже, доводившиеся дальними родственниками шмелям, вымахивавшие подчас до метра, необъяснимо агрессивные ко всем, кроме себе же подобных, из диких джунглей одной непривлекательной и мало освоенной, поскольку ни одному народу она ни на что не сдалась, планеты. В общем, весьма информативный семиминутный монолог, прервавшийся, когда из судовой кухоньки высунулся пузатый лысый кок с бледно-зелёной татуировкой в виде рыбы, похожей на гибрид лосося и камбалы, во всю макушку, и зычным басом позвал всех обедать.

– Жрать будешь? – деловито бросил гостю сероглазый хозяин птицы, широко осклабившись во весь рот.

– Какой же кретин откажется пожрать, когда предлагают. Если, конечно, за это я не буду обязан драить вашу палубу до скончания моего горемычного века, – жизнерадостно ухмыльнулся тот.

– Нет, заштопаешь два-три паруса, вымоешь кают-компанию и капитанскую рубку, и будет с тебя, – в тон ему заржал Гофра.

– Замётано! – парень подмигнул новому приятелю, ибо порог его симпатии был невысок, и тот ему уже успел понравиться.

– Слушай, а как звать-то тебя, недолёт на ножках?

– Джим. Джим Саммерби.

– Приятно познакомиться, я – Тугаравари. И я здесь главный.

Такое непринуждённое заявление о своём статусе лидера целой команды разношёрстных и строптивых разумных подкупило Джима окончательно. Лёгких в общении и естественных даже в проявлениях самоуверенности он любил. Странно, однако, он, ученик фиктивного кудесника, иллюзионист, фигляр, привыкший ломать комедию с дешёвыми, впечатляющими лишь непосвящённых, фокусами, терпеть не мог притворство и ложь вне театральных подмостков. Говорил ли при этом всегда только правду он сам? Да, откровенно врать в лицо Джим не любил, так что ограничивался лишь недомолвками, игрой слов да уклончивыми намёками… К лжи изредка, в самых крайних случаях, например, когда речь шла о спасении чьих-либо здоровья или жизни, прибегал, но и только. Хотя… Если подумать, то жизнь актёра, носящего сотни личин, влезающего в шкуры вымышленных персонажей, истинной сложно назвать, так что ещё огромный вопрос, существовал ли в действительности Джим сам по себе, вне своей сценической роли – верного ученика и помощника чародея, фактически, такого же, как его многомудрый наставник и руководитель. Яблочко от яблоньки, как говорится… Очевидно, что станет прямым и единственным наследником обучавшего его старика-гофра. Хотя Фагозеус ещё не достиг по-настоящему преклонных лет, и был ещё вполне крепким, энергичным, сильным мужчиной, способным отвесить Джиму крепчайшую затрещину, да так, что Джим едва не улетал, и даже не посмотреть, что ученичок вполне совершеннолетний… Нет, Джим точно не воспринимал себя статистом, нанятым для массовки, он был живым, ощущал себя живым, и хотел, чтобы это продолжалось как можно дольше, он со всей страстью молодого и относительно здорового – а кто может похвастаться тем, что здоров полностью, особенно с таким-то образом жизни? – человека обожал быть, видеть, слышать, дышать, чувствовать, дорожил собой. Ток крови в венах, бьющееся сердце, солнечный свет и запах солёного океана – дикой, мятущейся, не признающей условностей и ограничений души, выражающейся в этом бьющем в нос аромате, в мерном шуме волн, в колышущейся до самого горизонта ложной глади, сплошь покрытой катящимися по воле ветра складками, будто не разглаженное достаточно ровно покрывало, в зависимости от погоды и своего настроения, меняющее оттенки от светло- до тёмно-бирюзового. У деревянных или тряпичных марионеток, управляемых ниточками и скачущих по сцене по воле невидимых пальцев, всего этого нет, они не испытывают страха при падении, подобном тому, какое довелось только что пережить Джиму, или удовольствия от знакомства с кем-то новым и чрезвычайно симпатичным. Куклам просто на всё наплевать, и их пустые, нарисованные, глаза не различают красок, а приклеенные, нарисованные или вырезанные уши не внимают ни проклятиям, ни похвалам. Он – не маска, не псевдоним, и не те ложные личности, в шкуру которых влезает перед почтенной публикой! Относился ли Джим с таким же почтением к другим живым существам? Во всяком случае, он мог с чистой совестью утверждать, что ни разу не оборвал чужое существование, а это уже немало – в мире, где многие полагают нормальным и приемлемым пользоваться другими и обрекать их на заклание ради своей выгоды. Джим не считал, что какие бы то ни было из его совсем не великих и не серьёзных целей заслуживают подобных жертв. Ему бы колючий да своенравный северный ветер в спину, ясное погожее небо над головой, интригующих попутчиков да увлекательные сюрпризы и приключения по пути.