Юрий Панов - Медальон двух монашек

Шлепок чем-то грязным, скользким, большим и противным заставил его снова посмотреть на Марфу: она тихо смеялась, закрыв рот ладонью, а у его ног отчаянно прыгая, не сдавался крупный карась.

─ Вот ты как?! ─ взревел Потифор и, уже не разбирая пути, устремился к обидчице по липкому чвакающему илу.

Однако Марфу нисколько не испугал его устрашающий вид, а даже насмешил. Выхватив из ила очередную крупную рыбину, она запустила ею в Потифора, который в это время изображал из себя обиженного медведя, качаясь из стороны в сторону, с чваканьем вытаскивая из ила ноги, приближался к ней.

На этот раз рыбина, пролетев мимо его лица, билась где-то на суше. А Потифор еще громче взревел, как обиженный мохнатый. Хоть третья рыбина и попала в него, но это уже ничего не изменило: игра была ею принята и явно нравилась.

Она заверещала, забегала по луже, брызгая в Потифора своими грязными ногами, пока сама не поскользнулась на рыбине и не плюхнулась прямо в черную жижу, моля о пощаде. К её радости и удивлению страшный Медведь плюхнулся в ту же жижу по доброй воле совсем рядом. И в этот миг глаза их встретились: еще между ними ничего не было сказано, но немой разговор уже начался.

─ Глупая, чего ж ты меня боишься? ─ спрашивали его глаза. ─ Ведь я совсем тебе не враг!

─ А кто тебя знает? Может и не враг. ─ отвечали её. ─ А может и враг. Это мы ещё посмотрим, кто ты на самом деле? Господи, как бы я хотела в это поверить!

Они улыбнулись друг другу, побрызгались черной жижей и пошли в Хопер отмываться.

Прополоскав свою одежду в Хопре, сушили её на солнышке, с удовольствием и аппетитом уминая карасей, поджаренных в глине. Изредка, то один, то другой с нескрываемым ехидством посматривали друг на друга: Марфа сидела, одетая в армяк Потифора и босая, а тот – в одних подштанниках и лаптях.

После того, как в костре остались угольки, их одежда стала сушиться над костром. Поскольку сейчас им было хорошо быть вдвоём, то ни тот, ни другая, не торопились к месту назначения.

А через некоторое время Марфа ехала на сене и смотрела на цветущее поле, разноцветными пятнами ублажающее её взор. Никогда еще ей не было так хорошо и беззаботно.

─ Господи, как хорошо пахнет вокруг! ─ тихо произнесла она, но Потифор услышал и усмехнулся. Неожиданно он передал ей вожжи и спрыгнул с телеги. А уже через мгновение начал собирать разные травы в большой букет. Марфа улыбнулась, предвкушая неизведанное ранее удовольствие от того, что все же есть в её жизни хоть один мужчина, который старается сделать что-то приятное.

Запах цветов, подаренных Потифором, просто ошеломил её. Возможно, так случилось и потому, что вместе с запахом полевых цветов ей достался взгляд счастливых глаз Потифора, его улыбка, а еще неуклюжее. ─ На вот. Тобе!

Всё это было искренно, от души и сердца и не могло быть ею не замечено. А еще – это было впервые. Что-то лихое, безбрежное, как эти поля, и сильное, как эта земля, ворвалось в её душу, наполнило так, что она не смогла больше сдерживаться. И Марфа запела. ─ Ой, да не вечер, да не ве-е-чер! Мне-е-е малым мало спало-о-ось!

Бескрайнее буйство разнотравья ворвалось в её голос, зазвенело, закружило, заражая счастьем прикосновения к себе и переполняя душу.

─ Мне-е-е малым мало спало-о-ось. ─ с удивлением и радостью она обнаружила, что это вторит тот, кто совсем недавно подарил этот великолепный, пахнущий свободой, букет полевых цветов. Вторит не перекрикивая, а вливаясь не в слова песни, а в её жизнь, в ширь полей, свободу! А ещё ей об этом сказали счастливые глаза Потифора.

Они ехали и пели песни, довольные тем, что им нравятся одни песни, нравятся одни слова про любовь, про жизнь, которые можно было без опаски адресовать друг другу. И были бесконечно рады, что нашли взаимопонимание.

Однако когда все песни оказались спеты, Марфа вдруг обнаружила, что в этой паре она невольно оказалась заводилой. А также то, что это нравится. К удивлению обоих разговаривали они между собой мало. Чаще пели, вспомнив какую-нибудь известную обоим песню.

Возможно, им мешала манера говорить: Марфа говорила быстро, когда приходило время для разговора, а Потифор, наоборот, медленно и основательно высказывал свои соображения, с трудом понимая то, что сообщала ему она. Поэтому они или молчали, не решаясь заговорить о главном, или пели.

─ Потифор, ты хоть похвастай, куды везешь меня? – Марфа, хоть и смеялась ртом, но глаза её, как никогда сейчас были серьезны: она всё еще не верила в будущее для себя и боялась его.

─ Марусь, а я чо, так и не сказывал про то? Ну, дак я щаз! ─ и Потифор явно оживился: деревню свою он любил, а уж на землю и вовсе молился. Земля была его кумиром, его будущим, его богом. Ей он и поклонялся. ─ Едем мы в Малиновку. Ты про таку слыхала?

─ Слыхала. От тетки.

─ Прадед моего отца в Малиновку приехал с Курской губернии. В Малиновке и жанилси. Барины наши в деревне давно не появлялися. Последний наш барин волю своим крестьянам дал одним из первых: задолжал в уделе. Добрый был барин: на волю пустил и земельки не пожалел. Не как другия. По четыре с половиной десятины на душу мужиковскую отвалил. Мы свою земельку получили и пахотную и с выгона. Хороша попалась земелька – чистай чернозем! Отец мене ишшо чо-то про неё рассказывал, да я не припомню. Лес у нас хорошай, а в лесу – озера с карасями. Шшуки много. В обчестве земли много: почитай кажон год передел быват земельки: паровое поле делят по старым душам…

─ Это как это? ─ Марфе даже самой стало интересно: впервые она слышала о том, что барин сам дал землю, может быть добрым, и крестьяне его хвалят. Что сбиваются в какое-то общество и по справедливости делят землю. А еще ей нравилось, что Потифор рассказывает об этом как-то по-особому искренно. Даже мыслишка проскочила ехидная. ─ А-а-а, так вот что ты любишь больше всего? Землю! Не дурак!

─ А так. Бросят жребий на кажное поле. С какова конца начинать. А потом делют земельку подворно. Кажному двору отводють земельку в едином месте и на всё количество мужиковских душ! ─ даже по его интонации было видно, что разговор о земле ему нравится вести: глаза его светились, на лице блуждала улыбка.

─ Ну и скоко жа у вас таких душ? ─ почти с издевкой спросила она: с одной стороны, ей уже изрядно надоела жизнь безземельной крестьянки, а с другой – она мечтала стать барыней и жить беззаботно и богато. А тут предлагается то же, только с землей. И засомневалась. ─ Может так и надо?

─ Ну, вот и шшитай! – и Потифор начал загибать пальцы, называя каждого мужика своей семьи по имени. – Отец мой, Мардарий Сухинин, стал быть перьвай, я – второй, братка Никишка – третий, братка Авдюшка – четвертый, братка Евсюшка – пятый. Вот, пятеро нас, мужицких душ-то. Потому и земельки нам двадцать две с полтиной десятины положено! Таких-то семей, как наша, в деревне тока с десяток и наберетси. А мы сами усе делам, нам никто не помогат и не нанимам.