Виктор Николашин - Не только еда. Книга первая. Часть первая

К самой Москве Фёдор решил было не подходить, думал на Коломне стать, но кормчий настоял, что в случае чего по реке проще будет потом вниз уйти, а там Ока и Новгород, да и негоже такой простой без руководства каторге давать. А дела были тёмные. Люд лютовал, опричники ярились, морок корчил царя Ивана. Зло, его дедом со старьёвщиками привезённое, через Русское море перешло и здесь теперь обосновалось, встало на Москве. Сначала слабое, силу набрало и с ума его свело. Опричников наплодил, на Новгород с ними ходил, разорил и погубил Новгород, ограбил веси новгородские на три дня конного похода, а по пути разорил и опричнил Тверь, Клин и Торжок. Литовские лазутчики подбросили донос на то, что Новгород измены хочет. Митрополит Всея Руси Филипп не стал благословлять этот поход, и тогда по приказу царя Ивана Малюта Скуратов задушил его прямо в келье.

В Новгороде Иван особенно лютовал. Опричники его совсем облик человеческий потеряли. Обливали новгородцев смолой, поджигали и бросали в Волхов. Младенцев жарили в муке, привязывали к матерям и топили в реке, чтобы выпытать у мужей и отцов, где что ценного может быть спрятано. Бывало, царь Иван лично за санями своими девок голых по улицам волоком привязывал и таскал, пока не умрут. Опричники не щадили никого. Горе горькое летало над городом. Стон над Новгородом стоял.

Сына он своего убил. Зверствует. Бояр в медвежьи шкуры обшивает и собаками травит. «Обшить медведно» называется. Поруха шла по Руси, мор и нищенство великое.

Но Фёдору не нужна была Москва. Фёдору нужен был курганный лес в Одинцово. Полтысячи лет – начиная с Вятичей – там курганы рыли, ставили да грабили, да хоронить везли туда, да после мора туда телегами свозили, и место то было проклято. Сотни курганов, забытых, разграбленных, ушедших с старости под землю, стояли там поганой россыпью нечисти и беды.

Именно там зло людское на Руси и обосновалось. И Фёдору нужно было именно туда.

Он ещё раз внимательно посмотрел на карту, на которой был отмечен нужный ему курган. Ему нужно было как можно более точно запомнить расположение. Карта была сложная. Пергаменту была сотня лет, и все эти годы не пошли ему на пользу. Усложнялась задача ещё и тем, что предположительно курганов было три, и в каком именно кургане лежит искомое, было неизвестно. К тому же в карте были метки о том, что было полтысячелетия назад, и определиться на месте нынче было бы затруднительно.

В дверь постучали.

– Зайди! – повелел боярин.

Дверь открылась, и в неё вошёл десятник самострельщиков, придерживая висящий на боку для удобства поясной крюк, чтобы не зацепиться за дверной косяк. Фёдор два десятка самострельщиков взял, не любил он пищали, баловством считал, да и лазутчик из пищальника не выходит, а надо было время от времени и разъезды по берегу пускать. А по три самострельщика на каждый берег пускать да менять их лодками – так, пока супротив течения плывёшь, – и знаешь всё, и лишние глаза закрыть можно без шума особого, прямо сквозь шлем или даже кованную грудную доску одетого на кольчугу зерцала, даже за сто шагов, а простого хороняку – так и за двести-триста, а навесом неприцельно ежели – все четыреста шагов болт брал. И самое главное – из него самострельщики били не в пример точнее огненного боя, да и чаще, и меньше было с самострелом возни, а ежели навесом – то и второй раз болтом садануть могли, пока первый не попал ещё. И лёжа взвестись могли, навострились, и изготовка к бою не нужна была.

Вот с разъезда троица и возвратилась, только раньше чего-то, вот десятник и пришёл.

– Человек наш в Коломне навстречу разъезду выехал, – произнёс он. – Говорит, что Дворовые в Коломне пристать прикажут и обыск учинят. А ежели не пристанем – беде быть. Место живое, в туман не спрячемся – и врежемся, и вёсла поломаем, много там кто с Оби в Москву-реку да обратно снуёт. С ними воевода дворовый будет, знает он много и знает, что искать.

Фёдор нахмурился. После того как никто из опричников не явился Давлета воевать, царь мнение своё об опричниках переменил, так как под видом заговоров имущих разорять да грабить именем Царским во имя Руси и правды – это одно, а в бой идти да Родину защищать – это совсем другое. Тут Иван и уразумел, что по трактирам с кабаками царю славу горлопанить да под ту дуду поборы наводить – это дело одно, а на войну ходить – дело-то совсем другое, взлютовал, показнил множество, да опричнину отменил. Плоха опричнина оказалась: только страну разорила под видом поиска крамолы да под ярмо Русь сильнее загнала, а пользы от неё не было никакой. И народ возроптал, и были многие недовольны. Но хитро отменил, в дворовый приказ переименовал, да кого понужнее да поспособнее и кто честь не потерял – тех туда перевёл, а половину добрую потопил да перевешал, чтобы успокоить народ, который на пожарищах московских и за колы взяться мог. Да к тому же часть опричников сами люди под шумок расправы кистеньками по затылочку постукали, помнят люди-то, не забывает ничего народ. А то идёт было вечерком опричник к дому своему, а его камешком на верёвочке раскрученным по голове тюк! А камешек-то в реку от верёвочки далеко летит, не найдёшь, и следов нет. А то стоят десять человек одинаково одеты да толкутся чего-то, а от них один подбежит, кистеньком опричника уработает и снова в эту толпу, и разбегаются все потом, а кого не словишь – не он это, с рынка шёл, слышь – мужички незнакомые телеги обсуждают, ну он к ним и прибился и не знает ничего, а все побежали – и он побежал, а чего побежали – так то ему и неведомо. А кто сыск чинит – поусердствует-поусердствует, да и выпустит бедолагу, коли успеет выпустить, а как выпустить не успеет – так и у самого голова может через шапку треснуть без шума и следа, и другому опричнику уже мужичка-хороняку стремиться надо быстрее выпускать. Ибо все из мяса сделаны, и собака, и конь, и опричник, и любая голова камню рада одинаково. Вспомнили всё: и что было, и что полубыло, а у кого много чего полубыло – так и то вспомнили, чего и вовсе не было. И за себя вспомнили, и за того парня. А кто забыл – так тому напомнит народ, да покажет, что сколько золота в дыру в затылке не пихай, а на жизнь новую всё одно не хватит. А всех хватать – так и не кистенёк это вовсе, а отвес, дом отстраивать, вишь – узелки на верёвочке через каждую ладонь, а чем мерить-то, как заново отстраиваться?

А дворовый приказ хоть и поспокойнее стал, спеси поубавилось, но дело своё знал хорошо и помешать Фёдору мог, и сильно. Это-то его и тревожило.

А карта в голову не лезла. Видать, заговорена была, чтобы как только из рук выпустишь – из головы вылетать. Задумался Фёдор крепко. Десятник ждал стоял. Времени всё меньше и меньше было, а делать что-то надо.