Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас

– Недолго продержится на воде.

– Бить их нужно, ваше благородие, японцев-то! – словно пьяный, заорал вдруг Юшин».

Броненосцу «Бородино» не повезло.

По ходу боя крупнокалиберный японский снаряд разорвался у входа в рубку, полностью разрушив капитанский мостик. Старший штурман Чайковский и младший штурман де Ливрон были убиты на месте, минера Геркена отбросило в сторону без сознания. Старший артиллерист лейтенант Завалишин попытался было сам спуститься с разрушенного мостика, но у него был разворочен живот, он тоже умер. Тем же роковым снарядом убило находившихся в рубке телефонистов и рулевых, а капитану первого ранга Серебренникову оторвало кисть правой руки. Командовать броненосцем капитан больше не мог, его отправили на операционный пункт. Управление перешло в центральный пост, принял его старший офицер капитан второго ранга Макаров.

Выходили из строя орудия и люди, скрупулезно отмечал в своей хронике А.С.Новиков-Прибой, разрушались приборы, увеличивалось число пробоин в бортах. Управлять броненосцем из центрального поста оказалось делом нелегким. Чтобы видеть панораму боя и контролировать его течение, командир должен был постоянно находиться на батарейной палубе или в одной из орудийных башен. Распоряжения отдавались по переговорной трубе сперва в центральный пост, расположенный глубоко в недрах корабля, а уже оттуда, повторенные другими офицерами, поступали к тем, кто должен был исполнять эти распоряжения. Грохот выстрелов, взрывы неприятельских снарядов, громкие выкрики трюмно-пожарного дивизиона, отчаянные вопли и стоны раненых приводили к тому, что слова распоряжений путались, передавались неправильно.

Один за другим под огнем неприятельской эскадры вышли из строя флагманский броненосец «Суворов», за ним «Ослябя», за ним «Александр III».

За головного остался сильно поврежденный «Бородино».

Казалось, отмечал в своей хронике писатель А.С.Новиков-Прибой, на броненосец обрушились удары тысячепудовых молотов. Он сразу запылал, как деревенская изба. Едкий кислый дым, смешанный с пороховыми газами, через вентиляцию проникал даже в нижние отделения. Марсовой Семен Юшин, работая у орудия, не успевал откашливаться. На глазах Семена убило осколком поручика Беннигсена. Когда с трапа сбежал встрепанный сигнальщик и бешено заорал: «Где офицеры?», Юшин так же бешено заорал в ответ: «Вот браток, валяется один мертвый! А что?» – «Наверху из строевого начальства никого не осталось! Ищем хоть каких-нибудь офицеров по всем отделениям. Либо убиты, либо ранены. Некому командовать кораблем».

Когда орудие отказало, Юшин бросился наверх.

Пробегая мимо каюты старшего офицера, он испуганно остановился.

Старший офицер Макаров однажды остановил Семена и ласково сказал: «Не нравится мне, матрос, что бодрости в тебе много». Но вообще о старшем офицере ничего особенно плохого Семен не думал и был испуган, увидев его каюту. Наружная переборка была снесена. Не входя в каюту, Семен видел стол и диваны и стоявший на столе пустой поднос, все с подноса смело взрывом. Прямо у ног Семена валялся оранжевый апельсин. Схватив его, Семен с жадностью вонзил в него зубы. Кожура горчила, но Семен совершенно не чувствовал горечи.

Потом он вскарабкался на верхнюю палубу.

Тяжко содрогаясь от попадающих в него крупнокалиберных снарядов, «Бородино» продолжал вести за собой эскадру, но огонь его заметно слабел. Пока работали машины, броненосец шел по румбу, заложенному последним живым офицером, а значит, вся эскадра, несмотря на то, что на других русских кораблях были еще живы их капитаны и даже три адмирала, все это время плелась за пылающим кораблем вслепую. Понятно, что так обстояло дело и в те часы, когда эскадру вели «Суворов», и «Ослябя», и «Александр III». Да и как могло быть иначе, если задолго до боя командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой адмирал Рожественский отдал категорический приказ: при выходе из строя головного корабля эскадру ведет следующий мателот.

«Спасайся!.. Спасайся!..»

Не понимая, что происходит, не видя людей, кричащих столь отчаянно, марсовой Юшин, похолодев, бросился к трапу, ведущему на палубу.

С грохотом сверкнула ослепительная молния.

Юшина подбросило вверх, потом ударило плечом и боком о палубу.

Вскочив, он увидел у своих ног оторванную человеческую голову. Со страхом он вскинул руки, не понимая – его это голова или чужая. Оторванная голова странно подмигивала, только тогда Юшин сообразно что голова все же чужая. Орудия на палубе были раз биты, вылетели из цапф, жадный огонь стремительно рвался к груде патронов, недавно поднятых из погреба. Кто-то невидимый крикнул из дыма: «Беги, браток, до кормы! Зови на помощь людей!»

Пробираться по горящему кораблю оказалось невероятно трудно.

На каждом шагу валялись куски разодранного бесформенного железа, опрокинутые, разбитые взрывами переборки. В нелепых позах застыли в переходах трупы. Пороховыми газами разъедало слезящиеся глаза. Семен никак не мог понять, где находится. Потом догадался: на батарейной палубе. Живых людей он нигде не видел и содрогнулся от мысли, что, возможно, остался на броненосце совсем один.

Выскочив на срез, поднялся на верхнюю палубу.

Смеркалось.

Крен на правый борт увеличился.

Мачты броненосца давно снесло, дымовые трубы едва держались, кормовой мостик опрокинуло взрывом. По правому траверзу от «Бородино» еле просматривался сквозь дым и мглу взметаемых в воздух брызг и осколков броненосец «Орел», весь с носа до кормы окутанный черным ужасным дымом.

В немой оторопи Юшин бросился обратно в носовой каземат, но никого там не нашел. Понимая, что происходит что-то не то (не должна была вся русская эскадра тащиться за мертвым, в сущности, кораблем), он снова вскарабкался на верхнюю палубу. В этот миг «Бородино» страшно содрогнулся от нескольких прямых попаданий и повалился на правый борт. В открытые орудийные порты хлынула ледяная вода и на какое-то время Семен Юшин потерял сознание.

Очнулся он от холода.

Прямо перед Семеном над вспененной качающейся водой чудовищным ослизлым горбом возвышалось мрачное днище перевернувшегося броненосца. Бинты работали, вода бурлила, тут и там мелькали головы моряков. Кто-то сумел вскарабкаться на мрачный горб днища и протянул руку Юшину, но случайной волной его отнесло в сторону.

Как в страшном сне, Семен видел идущие сквозь сгущающийся сумрак пылающие русские броненосцы.

Грохотало небо, грохотал пролив. Огненные смерчи вставали над кораблями. К волнам прилипали клочья серого дыма, раскачиваясь вместе с ними. «Николай I» вдруг увеличил ход, пытаясь встать во главе эскадры. За ним шли, объятые, как и он, огнем броненосцы «Апраксин», «Сенявин», «Ушаков», «Сисой Великий» и «Наварин». Последним сквозь сумрак прошел вдали крейсер «Нахимов», странно безмолвный, совершенно прекративший стрельбу, получивший значительные повреждения, а потому так сильно отставший от эскадры.