Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас

Вцепившись в случайные обломки рангоута, Юшин жадно всматривался в сумерки. Холодные волны швыряли его то вниз, то вверх. Ему казалось, что он видит над собой свет. Этот неясный свет трепетал, как пламя свечи или, скорее, как бледный факел, над замерзшим зимним болотом. Мелькнула даже мысль, что это подошел к месту боя госпитальный транспорт, но вынырнули из тьмы быстрые черные тени, спугнули видение.

В час ночи, сказано в хронике А.С.Новикова-Прибоя, команда японского миноносца выловила из воды голого человека. Этим человеком оказался марсовой Семен Юшин. Из девятисот человек экипажа броненосца «Бородино» в живых остался он один.

Японский плен не повлиял на характер Юшина.

Б лагере для военнопленных Семен подружился с баталером Новиковым, будущим писателем А.С.Новиковым-Прибоем. Он подробно рассказал баталеру все, что происходило с ним на броненосце «Бородино». Даже про одиночество на пустом горящем корабле, даже про оранжевый апельсин, подобранный в каюте старшего офицера, рассказал. Умолчал только о странном болотном свете, привидевшемся ему над Цусимским проливом.

В хронике А.С.Новикова-Прибоя глава «Человек, возвращенный могилой» заканчивалась так:

«Неожиданно Юшин увидел, как черная даль засверкала молниями орудий, прорезалась лучами прожекторов, и послышались удары, от которых содрогалась ночь. Неужели эскадра повернула обратно? Багровые вспышки приближались. Вскоре мимо Юшина, в двух – трех кабельтовых от него, по взрытой поверхности моря в беспорядке проползли какие-то бесформенные тени. Он задергался, завопил, а черные тени, грохоча раскатами артиллерийского огня, уходили от него все дальше, в темную страшную неизвестность».

Как видим, о странном свете, привидевшемся марсовому Юшину, А.С.Новиков-Прибой действительно ни словом не упомянул, хотя слыл писателем, стремящимся к точности.

Наступила осень.

В августе Россия заключила мир с Японией, но с отправкой военнопленных по домам ответственные русские чиновники медлили. Им не хотелось вливать столько прошедших огонь и воду людей в ширившееся революционное движение. Правда, из городка Кумамоту, где располагались лагеря для военнопленных, русских матросов и офицеров перевезли в портовый город Нагасаки – сюда за ними должен был прийти пароход Добровольного флота «Владимир». Семен подсчитал, что в октябре 1904 года он отправился в поход на восток – наказать микадо за его неуважение к русскому флагу, и вот только сейчас, в январе 1906 года, собирается вернуться, – прошло немало, прямо скажем, немало времени. Ужасы Цусимского боя в голове Семена несколько померкли, к тому же правительство России выдало морякам береговое жалованье, а также морское довольствие. Время, проведенное в плену, всем морякам было зачтено как плавание. В придачу к этому каждый получил дубленый полушубок, папаху и валенки. Папаху и валенки Семен Юшин пропил сразу, но дубленый полушубок почему-то хранил.

И растрачивать деньги не торопился.

Деньги были хорошие, нет слов. Ни до, ни после Семен таких денег уже никогда не видал. В России он собирался уволиться с флота, купить в деревне добротный дом и корову. Ну, а дальше поживем-посмотрим, осторожно думал он, раз Господь в бою уберег, значит, и потом не обидит.

Все, наверное, так бы и получилось, но однажды на островке Катабоко, защищающем бухту Нагасаки от свежих морских ветров, хорошо поддавший баталер Новиков затащил Семена в маленькую японскую деревеньку Иноса, хорошо известную всем русским морякам. За много лет до войны русское правительство купило кусок неуютной скалистой земли, на котором был возведен целый городок – шлюпочный сарай, поделочные мастерские, госпиталь, прекрасное здание морского собрания, где офицеры, а иногда нижние чины (в знак особого поощрения) могли сразиться в бильярд или посидеть в библиотеке. Рядом, в недорогой гостинице «Нева», можно было снять проститутку. На узких улочках деревеньки Иноса постоянно раздавалась русская, японская, английская, китайская, даже голландская речь. Такое детальное знакомство с деревенькой Иноса закончилось для Семена тем, что он раз и навсегда всем своим молодым горячим сердцем влюбился во французскую проститутку Жанну. А чего другого можно было ожидать от русского моряка, совсем недавно всплывшего из морской могилы?

Часто после ласк Семен и Жанна просто валялись в постели.

Тоскующая по дому француженка, не умолкая, бормотала, нашептывала о своей далекой стране. Поначалу Семену французская речь казалась нелепым горловым клекотом, полным неясных носовых звуков. Одно время он считал, что Жанна простужена и не к месту предлагал клетчатый носовой платок, но потом привык, начал различать отдельные слова, а потом вообще многому научился. Жанна, очень откровенная в своих бормотаниях, считала, что французского языка Семен не знает, а потому и не думала, что он может ее понимать.

Но это было не так.

Цепкая память Семена постоянно работала, через полмесяца он понимал каждое слово любимой подружки. В любом случае, понимал гораздо больше, чем она думала. Просто по доброте душевной Семен старался не показывать этого француженке, чтобы уберечь дуру от душевных травм. К тому же с каждым днем Жанна нравилась ему все больше и больше.

Ну, а бормотание…

Да мало ли…

Одно время он считал, что Жанна вообще нашептывает ему про какой-то сумасшедший дом. Никак иначе быть не могло, ведь жили в этом доме настоящие сумасшедшие. Какая-то тетушка Розали, например, приобрела большие стулья, мраморные столы и кухонную утварь всего за сорок пять франков и теперь подает в маленьком кафе наваристый суп, пикантные сыры, закуски и, конечно, непременное «блюдо дня», ею самою изобретенное. Правда, напрасно гости стали бы просить добавку. Тетушка Розали, будучи социалисткой, сразу начинает орать, что ни за что не потерпит, чтобы какой-нибудь наглец съедал в ее кафе больше, чем на пять франков.

Может, Семен чего-то не понимал, но тетушка Розали казалась ему дурой.

Такими же дураками казались Семену постоянные гости тетушки Розали: некий Дэдо (грузин, наверное), приятель Жанны, и унылый приятель ее приятеля, имя которого Семен так и не смог запомнить. С приятелем и с приятелем приятеля Жанна надиралась в Париже каждый божий день. На десять франков (пять на каждого, не считая Жанну), качал головой Семен, можно было так сильно и не надираться. Конечно, существуют потребности, которые требуют сиюминутного удовлетворения, но все же…

– Они сумасшедшие? – не выдержал однажды Семен.

– Они художники, – гордо ответила Жанна. – Их ждет слава. Может, слава уже пришла к ним, а я все сижу в Японии. – И тревожно спросила: – Ты знаешь, что такое слава?