Борис Долинго - Странник поневоле

Богдан рассчитывал остаться в стороне, чтобы лишний раз не привлекать внимания к своей персоне, как и советовал Тассилон, однако Феофана лично подала ему дощечку с бумагой и карандаш:

– Умоляю вас, барон, напишите что-нибудь!

– О чём же писать, о несравненная? – немного растерялся Богдан.

Граф Конрад, сам уже обзаведшийся дощечкой, шепнул ему вполголоса:

– О чём же можно писать? Конечно, о чем-нибудь такое, в честь прекрасных дам!

Он взял песочные часы и поставил их на высокий каменный постамент рядом с перилами. Судя по скорости высыпания песка, часы были рассчитаны минут на пятнадцать-двадцать.

– Благородные рыцари, у вас есть ровно столько времени, сколько песка в верхнем сосуде этих часов, – провозгласил он.

Вокруг почти все придворные мужского пола старательно заводили карандашами по бумаге. Богдану не оставалось ничего иного, как тоже «взяться за перо».

– Тряхнём стариной, – пробормотал он.

Будучи ребёнком разносторонним и любознательным, он классе в восьмом посещал школьный литературный кружок, писал какие-то стишки и рассказики, и преподаватель говорила, что «получается неплохо». Но покойные мама и отец относились к увлечению сына литературой более чем скептически, и в конце концов примерно через год занятий Богдан бросил словесное творчество. Правда, он регулярно выдавал пародийные рифмы в каких-то нечастых кавээновских играх или к праздничным датам, когда требовалось написать поздравление в стихах, но никогда не рассматривал себя в качестве участника «поэтического турнира». Ему было очень забавно, а врождённый природный азарт и желание не оставаться последним в соревнованиях сейчас придавали решимости. Кроме того, решимости придавали и лукавые взгляды баронессы.

Богдан встретился глазами с Феофаной, подмигнул ей украдкой и погрузился в сочинительство. О чём было писать? Первую минуту-две он и представить себе не мог – о чём. А потом вдруг неожиданно пришла тема: он же странствует, он заброшен судьбой далеко-далеко, он опасается приключений, но сам же их и ищет, он ждёт встречи с «прекрасной дамой», а всем врагам готов дать отпор ценой собственной жизни.

Удивительно было писать на языке, на котором ты ни разу до этого не писал, да и говорить начал недавно. Но знания, вложенные в голову хитроумными устройствами во дворце, всплывали сами собой, и серые свинцовые строчки ложились на плотную бумагу, которую в Средние века вряд ли умели делать в Европе в подобном качестве и количестве.

Вот что накропал Богдан, когда уже последние песчинки высыпались из верхней емкости часов:

Ритм стихов ломался, но написано было от души и с намёками на реальные обстоятельства, с которыми юноша уже столкнулся. Граф Конрад, принимавший у Богдана листок, пробежал строчки и удивлённо вскинул взор:

– Однако, какой у вас слог, барон! – негромко заметил он.

Богдан пожал плечами. Он обратил внимание, что не все рыцари смогли написать что-либо вовремя. Среди тех, кто с досадой комкал исчёрканные листки, оказался и Вайк.

Граф собрал листочки и вместе с баронессой Феофаной и ещё несколькими дамами стал просматривать творения храбрых воинов, среди которых затесались и стихи Богдана.

В течение времени, пока продолжалась работа своеобразного жюри, придворные снова начали пользовать вино и кушанья со столов и довольно шумно переговариваться между собой. Богдан, оставленный своими сопровождающими, подошёл к перилам террасы. Внизу тоже кипело застолье – с той лишь разницей, что там все сидели.

Высота потолков – а только до террасы здесь было без малого метров семь-восемь – существенно глушила звуки, собирая их в колышущийся рокот отдалённого морского прибоя. Произносились речи, поднимались кубки: видимо, пили во славу победителей турнира, одного из которых как раз награждали король и королева. Среди придворных рядом с монархом Богдан заметил и рыцаря Тассилона. Барон восседал всего через два места по правую руку от Хруодланда, рядом со своей сердечной пассией.

Иногда Тассилон понимал глаза и просматривал ту часть галереи, которая была видна снизу. Заметив стоящего у перил Богдана, он ободряюще кивнул ему. Богдан ответил таким же успокаивающим кивком, показывая, что у него всё в порядке.

– Дамы и господа! – раздалось за спиной Богдана.

Граф Конрад стоял и размахивал над головой листочком бумаги.

– Мы выбрали победителя! Мои прекрасные помощницы практически единогласно сошлись на том, что победил наш гость, благородный рыцарь Богдан из далёкой Пуруньи!

Богдан был удивлён: его поэтические потуги возымели здесь самое положительное действие!

– Если мне будет позволено, – граф отвесил учтивый кивок в сторону землянина, – я прочту эти замечательные строки во всеуслышание.

Под громкие аплодисменты Богдану ничего не оставалось, как тоже поклониться в ответ, давая согласие на оглашение собственного творения.

Граф Конрад начал читать. Надо сказать, что читал он с чувством, и Богдану показалось, что в таком устном изложении его вирши звучат не так уж плохо.

Снова все захлопали в ладоши. Богдан бросил взгляд на Вайка – естественно, рыцарь не хлопал.

Баронесса Феофана подошла и подарила Богдану цветок. Землянин галантно поцеловал ей руку, радуясь вниманию со стороны девушки, но уже понимая, что его удача в поэтических упражнениях лишь подлила масла в огонь ссоры, тлеющей между ним и долговязым рыцарем.

Он не ошибся. Вайк, высосав кубок вина, снова приблизившись к Богдану, процедил сквозь зубы:

– Ну-ну, сладкими речами, конечно, можно завоёвывать сердца дам, но невозможно их защитить! Сразу видно, что вы не сильны в бою.

– Уж не вы ли, любезный Вайк, настоящий защитник дам и всех, нуждающихся в этом?

– Хотя бы и я! – самонадеянно молвил рыцарь. – Веселитесь, но скоро узнаете, каков настоящий бой!

Богдан пожал плечами: что бы это значило? Вайк уже в который раз собирается вызвать его на поединок? Но подобное занудство начинало надоедать – землянину действительно захотелось выехать с Вайком куда-нибудь в безлюдное место и проучить его при помощи лучемёта. Нет, не убивать, конечно, а просто попугать немного. Срезать ему меч под самое основание, раскроить лучом шит, и тому подобное, в общем, сбить спесь. Увы, такое было невозможно.