Дэйв Дункан - Струны

— Вставай, Шпрот. Мотать нужно отсюда на хрен.

Мальчонка даже не пошевелился — так и сидел, вытянув свои ходули; лицо — белая лепешка, а глаза сверкают, как бешеные.

— Так ты расскажи, почему я это сделал?

— Потом, на досуге.

— Сейчас! Сейчас! Сейчас!

А не всадить ли ему укол, чтобы стих? Да нет, рисково. Шок — штука хитрая, а тут еще парень чуть не пополам ломается под грузом несуществующей вины.

— Я проверял твою сетчатку, помнишь? И не мог поверить своей удаче, когда ты так вот сразу взял и согласился. Глупый сосунок, ничего, кроме своей фермы, в жизни не видевший.

— А в Центре чего-то не проверяли, — пробубнил Седрик.

— Вот именно. Сканеры сетчатки вышли из употребления. Только и остались, что в старых телепостановках. А в реальном мире — ни-ни, слишком уж они опасны. Стробоскопический гипноз.

— А?

— Слушай, красавец, нам нужно бежать. Подуло холодом. Последний бабах — это ж они точно ворота снесли, вон как дым вихрится. А когда совсем рассеется…

— Я тебя закодировал. Ты сфокусировал глаза на перекрестье сканера и через пару секунд отключился. Глубокий транс. Когда человек в таком состоянии, закодировать его — проще простого. Ну а потом бабушка дала сигнал, и ты, помимо своей воли, бросился в атаку.

Седрик пробормотал нечто неразборчивое, но — судя по интонации — крайне нелестное.

Багшо не вслушивался. Зачем? Он и сам крыл себя последними словами — словами, которых Седрик, пожалуй, и не слышал-то никогда. Отомстить было необходимо, убийцы получили по заслугам, будь воля Багшо, он бы их вообще… Ладно, замнем. И все же — и все же. Никогда еще прежде не чувствовал он себя стопроцентным, патентованным, пробы негде ставить, говном. А ведь этот олух, небось, думает, что у него, значит, совесть есть, а все остальные и не знают, с чем эту штуку едят.

— Я превратил тебя в безотказное оружие. Устоять перед стробером невозможно.

Правда, я знаю одного мальчонку, который почти устоял.

— Срань позорная! Да ты…

— Да, и срань, и многое другое. Но сейчас я хочу тебе помочь. С минуты на минуту здесь могут появиться луковские бандиты, так что надо мотать, и по-быстрому. Не заставляй принцессу ждать. Да идем же, что ты как неживой.

Багшо дернул Седрика за руку, но тот и не думал подниматься.

— В гостинице. Вот, значит, почему мы проторчали там три часа.

— Да. А теперь — пошли.

Только эта операция не должна была растянуться на три часа — или даже на пять минут. Багшо обратился за помощью к Системе, та посоветовала один укол, другой, третий, но воля Седрика так и оставалась несломленной. Парень уходил в транс все глубже и глубже — и все равно орал, и отказывался, и пытался сопротивляться. Крепкий орешек — что, собственно, и предсказывал анализ его ДНК. Система не нашла в архивах ни одного случая, чтобы кто-нибудь выстоял перед стробером хотя бы пять минут, а здесь счет шел на часы. И только тогда, когда Седрик окончательно вымотался, почти перестал дышать, утратил последние остатки воли, только тогда удалось наконец вбить в его беззащитное подсознание кодировку.

Единственная надежда, единственное светлое пятно в этой грязной истории — крепкий, как стальной трос, парень должен справиться со своим чувством вины.

Но пока что Багшо тащил этого стального парня из щели между колесами, а тот равнодушно ехал на заднице, не желая принимать никакого участия в собственном спасении.

— Шпрот! Седрик! Да очнись ты, и пошли! Я отведу тебя к Элии. Ты можешь уйти с ней на Тибр! Она тебя ждет!

Седрик пробормотал нечто неразборчивое, по всей видимости — отказ.

Ледяной ветер крутил вихри. Стало заметно светлее — наверху, под крышей, сквозь пелену дыма проступали расплывчатые пятна прожекторов. Орали мегафоны — не один, как прежде, а два или даже три.

Багшо нагнулся, чтобы снова перекинуть двухметровое, раскисшее, как кисель, тело через плечо, получил прямой в голову и чуть не упал. Противно хрустнул сломанный зуб, во рту появился вкус крови. Это ж надо — схлопотать такое от полубессознательного фраера, прилипшего задницей к полу!

— Ты что, хочешь попасть к луковским ребятам в лапы? Да они же с тебя живьем шкуру сдерут! Пошли!

— Иди ты на хрен. А меня оставь в покое. Для убедительности Седрик перекатился на живот. Парень был в шоке: отравленный дым, антидот и чувство вины — все эти радости начисто лишили его способности думать.

— Трус! — сказал Багшо, осторожно трогая расшибленные губы. От дыма не осталось уже почти ничего.

— Чего?

— Да из тебя разведчик, как из говна — повидло. А эта косоглазая пигалица, шлюшка черножопая, которую ты натягивал…

Седрик громко выругался, снова перекатился на спину, подтянул колени к груди, вскочил на ноги, но тут же заорал не своим голосом, покачнулся и упал в заботливые объятия Багшо. При сильной головной боли лучше особенно не прыгать.

— Вот так и стойте, — сказал чей-то голос.

Багшо повернул голову. Сперва он увидел шесть дульных линз шести бластеров и только потом — шестерых мужиков в синем.

Колени Седрика подломились, Багшо сжал его покрепче и быстро оценил обстановку — крайне безрадостную обстановку. Выломанные ворота ангара, прямо за ними, в свете занимающегося дня, — транспортный самолет. Из распахнутых люков так и сыплются фигурки в синем; сбиваясь в небольшие группы, они бегом направляются к воротам. Весь ангар усыпан телами — красными и синими, зелеными и золотыми. В вертикальном положении считай одни синие, а если не синие — есть и такие, хотя очень, очень немного, — то с поднятыми руками.

Так это что же, полный провал? И добро бы взял верх кто порядочный, а то эта мелкая шпана… У них и формы-то толком нет, вон все в чем — в старых джинсах да латаных комбинезонах, покрасили в темно-синий и считают, что вроде формы. Ну точно как уличная шпана. А шлемы — грубый, грошовый непальский хлам…

Но тут кто-то подошел к Багшо сзади и всадил ему в спину зомбер.

Кейнсвилл, 11 апреля

Вселенная Седрика состояла по преимуществу из страданий. В центре ее находилось огромное, красное, медленно пульсирующее солнце — головная боль; люди, вещи — все это вращалось где-то на периферии. Когда Багшо вырубился и упал, Седрик упал тоже, сверху. Ударившись о стальное покрытие ангара, сломанная кисть послала красному солнцу сигнал, и то взорвалось. Седрик на время ослеп, он лежал не шевелясь и старался не думать о хруп!

Хруп! — с таким звуком сломалась шея. Громкое, сочное, раскатистое хруп.

Затем кто-то (двое мужчин?) поднял Седрика на ноги, красное солнце засверкало еще ярче; от солнца в направлении желудка катились мощные, почти штормовые волны — позывы к рвоте. Какой-то голос что-то кричал, Седрик вслушался, и оказалось, что кто-то хочет знать его имя. Он попытался заглянуть за красное солнце боли, рассмотреть лицо спрашивающего, но не смог.