Михаил Тырин - Синдикат «Громовержец»

— А, рэкетировать… — разочарованно вздохнул Пакля. — Да кого тут трясти — вшивоту нашу?

— А почему «тут»? У нас под боком, к примеру, Узловая имеется…

— Узловая?! — Пакля встревожился. И даже пьяненький Пельмень что-то пробурчал. — Так ведь там черные!

— Правильно, — вкрадчиво проговорил Поршень. — Черные всем надоели. Нам только спасибо скажут, если мы их потрясем чуточки.

— Мы? Черных? — растерянно пробормотал Пакля. Так далеко его мечты не заходили никогда. Хотя какая разница — черные, белые?

— Ну? — поощрительно улыбнулся Поршень. — Скажешь, не потянем? Слабо?

— А чо? — пожал плечами Пакля. — Потянем. Не мы ведь трясти будем — близнецы будут.

— Во-от, правильно. Чего бояться-то? Я, к примеру, хочу еще и Терминатора уделать. Давно хочу. Он, сука, меня столько на шарах катал…

— В карты, — понимающе кивнул Пакля. — А что, можно и Терминатора. А Бодуняну скажем, что он теперь нас поить должен.

— Да что тебе Бодунян? — поморщился Поршень. — Забудь! Узловая — она веселей. Тут что — кино да танцы. А там — кабаки, такси, то да се…

Пакля поскреб соломенную макушку. Действительно, Поршень прав. В Зарыбинске и пойти-то с деньгами некуда. Разве только в столовую, где подают бутерброды с маргарином, а вместо салфеток на кассе висит рулон туалетной бумаги. Или в пивнуху-рыгаловку, в которой от грязи стаканы прилипают к столам — не отдерешь.

— Н-да… — обронил он.

— Ты прикинь для себя, — давил Поршень, — приезжаем, заходим в кабак, нас там бесплатно поят, девки—все наши…

— Думаешь, будут за так поить? — сомневался Пакля. — Там черные все-таки.

— Один раз в торец получат — сразу побелеют. И поить будут, и кормить, а еще и лезгинку танцевать на столах. Это обещаю.

Пакля все размышлял. С одной стороны, Поршень — пацан мозговитый, со связями, всегда при делах. Зря говорить не станет. Но с другой — как-то все просто у него получается. Пакля тоже думал, что авторитет будет просто поставить. А в итоге во всем Зарыбинске только «синяки» у палаток его и признали.

— Пельмень! — позвал Пакля. — Просыпайся!

— А? — Пельмень растерянно заморгал.

— Поедешь с нами на Узловую королить?

— Зачем? — насторожился Пельмень и взялся за ухо.

— Чего? Сразу очко жим-жим? Ладно… Мы тебе чего поспокойней найдем. Может, какую-нибудь деревеньку присмотрим.

— Зачем?

— Атак… Станешь там феодалом… нет, крепостным помещиком. Хочешь? Какая тебе деревня больше нравится?

— А… не знаю. У меня, вообще, бабка двоюродная в Нижних Козлах живет.

— О-о! То, что надо! Назовем деревню Нижние Пельмени. «Селедок» в пруд выпустишь, крестьян станешь угнетать, и вообще, все такое… Иди, вина налью.

Пакля и Поршень весело расхохотались. «Анапа» немного разбавила думы и тревоги, которые давили сегодня Паклю. Будущее опять показалось легким, сияющим, будто улица после дождя. И идеи Поршня выглядели куда заманчивее, чем на сухой желудок.

— У нас будет вроде секретного общества, — мечтательно проговорил Пакля, откидываясь на бетонную перегородку. — Чтоб никто не знал про нас, но все боялись. Надо как-то нас назвать.

— «Три Пэ», — неожиданно подал голос Пельмень.

— Почему «три Пэ»?

— Потому что Пакля, Пельмень, Поршень. «Три Пэ».

— Не-а, — покачал головой Поршень. — «Три Пэ» нельзя. Слишком на триппер похоже.

— Это да, — согласился Пакля. — А тогда… а давайте — «Гром».

— А почему «Гром»?

— А помнишь, все с грома началось? Когда самолет с близнецами сбили, помнишь?

— «Гром», — повторил Поршень. — Нет, лучше уж не так. Лучше — «Громовержец».

— О, точно! — обрадовался Пакля. — Общество «Громовержец». Класс!

— И не общество, — продолжал размышлять Поршень. — Общество — это у инвалидов. А у нас будет…

— Отряд! — осенило Паклю.

— Да какой отряд… Нет. У нас будет — синдикат. Синдикат «Громовержец».

— Класс! — восхитился Пакля. У него даже сердце защемило от какой-то гордости. Синдикат — в этом слове заключалось нечто особенное. В нем был и запах сигар, и колыхание тяжелых портьер в ресторане, и черный блеск автомобилей, и взгляды гордых женщин, и тяжесть пистолетов в потайных карманах. Синдикат! Пакля торопливо наполнил стаканы.

Поршень, конечно, в мыслях посмеивался над детсадовскими потехами своих придурковатых приятелей, Детям, насколько он помнил, вообще свойственно создавать всяческие тайные союзы, вырезать для них печати из ластиков, составлять клятвы и уставы, скрепляя их кровью из наколотого пальца, копать тайники и прятать в них всякую ерунду… Да и у взрослых эта черта не всегда проходит. Бывает, кто-нибудь так и светится от гордости, когда говорит, что давал подписку, устраиваясь грузчиком на какой-нибудь режимный завод.

Поршень, в отличие от Пакли, был не по возрасту серьезен. Дешевые эффекты мало его интересовали. Он подыгрывал Пакле лишь потому, что так было надо для дела.

— Ну так что? — спросил он, чуть отхлебнув «Анапы». — Когда первую операцию будем проводить?

— Ты про Узловую? — вмиг посерьезнел Пакля. — Наверно, отдохнем еще денек-другой. Пока деньги есть. И можно попробовать…

— Не можно, а нужно! — веско проговорил Поршень. — И не пробовать, а делать.

— За синдикат! — Пакля поднял стакан. — Пельмень, не спи! Неси задницу сюда, выпей за удачу.

Пельмень выпил, с трудом подавив тошноту. Он стал членом синдиката не по своей воле, не успев даже ничего толком понять. Ему жутко все это не нравилось. Раньше Пакля все твердил про деньги, икру и баб. Вместо этого — мерзкое вино с осадком, дешевая колбаса и килька в томате. Сплошные разочарования.

Да еще какие-то кошмарные операции впереди. Пельмень искал способ спрятаться от всего этого, вычеркнуть себя и из списков синдиката, и из всех грандиозных планов Пакли. Но он уже мало что решал даже в своей жизни.

Раз в две недели старуха Ильинична, какова бы ни была погода и внутреннее самочувствие, посещала районный отдел милиции. Каждый второй четверг она надевала синий жакет с черным кантом и шла в приемную Дутова. Если надо, высиживала очередь, но неизменно появлялась перед начальником отдела.

Ради этого она бросала все дела, отменяла встречи, оставляла недомытые полы и недоваренную похлебку. Она могла, завертевшись, пропустить, например, очередную серию по телевизору, но визитов к Дутову не пропускала никогда. Она садилась перед ним и, глядя ему прямо в глаза, приступала к докладу.

Ильинична была маленькая, худая, жилистая и очень сильная во многих отношениях баба. Лицо у нее было серым, неприметным, словно покрытым слоем пыли. Но глаза на нем сверкали, как зенитные прожектора.

Жакет с кантом делал ее похожей то ли на гардеробщицу, то ли на гостиничную администраторшу — то есть лицо официальное, наделенное полномочиями.