Майкл Харрисон - Вирикониум

— Быстрее, — убеждал он астронома. — Мэм Эттейла может вернуться с минуты на минуту.

Буффо, который наконец-то забинтовался, натянул на голову маску, вышел на середину комнаты и спросил, судя по всему: «Ровно сидит?» — но Эшлим услышал грозный замогильный голос, вопрошающий что-то вроде «Ропто зидид». Желтый свет, отраженный от облаков, заливал маску с одного бока. Она действительно напоминала голову лошади, которую только что освежевали на живодерне и украсили зелеными бумажными лентами в честь какого-то праздника. Однако рожки и глаза были точно… как бы это выразиться… не от мира сего. Астроном сделал движение, каким женщина поправляет шляпку, и двинулся на Эшлима. Художник вздрогнул и попятился.

— Я что, тоже должен носить на голове такую жуть?

Буффо рассмеялся.

— Нет, твоя не такая занятная. Смотри!

Эшлим с отвращением взял маску. Она оказалась влажной и потной. Не оставляя себе времени на раздумья, портретист натянул ее на голову… и сразу понял, что рискует задохнуться. Его тошнило от запаха резины, нос приплющило и согнуло на сторону, левый глаз оказался чем-то прикрыт. Эшлим попытался снять маску и поймал руку астронома, который явно намеревался ему помешать.

— Не надо мне помогать! Оставь меня в покое!

Он был мерзок сам себе и ненавидел Буффо. Все прочее еще куда ни шло, но совать голову в этот зловонный мешок… Кошмар. Невыносимо. Глаза слезились. Когда к нему снова вернулась способность видеть, он возмущенно уставился на тощие, как сучья, конечности астронома, обмотанные зелеными тряпками.

— Я не собираюсь бинтоваться, хоть убейся! Буффо пожал плечами.

— Тогда одевайся.

Нижние пролеты лестницы, усыпанные обломками реек и кусками побелки, тонули в тусклом желтом свете; рабочие, нанятые домовладельцем, каждый день сгребали их в кучу. На каждой лестничной клетке были свалены строительные материалы. Эшлим и астроном пробирались через мусор, Одсли Кинг качалась между ними, как краденый ковер…

В это время другие обитатели дома, не обращая внимания на шум, доносящийся с лестницы, разговаривали за дверями своих квартир: перебрасывались короткими замечаниями по поводу границ чумной зоны, спрашивали друг друга, с чего это вдруг целыми днями льет, как из ведра, и что принесет завтра мясник.

Одсли Кинг своенравно помотала головой и застонала.

— Я больше не могу, — глухо произнесла она — так, словно находилась в полном сознании. — Уберите наконец эти лилии. Дышать нечем.

Она еще несколько раз дернулась и стихла.

Эшлим и Буффо удвоили усилия. Казалось, с каждым шагом их ноша становилась все тяжелее, плечи у них немели, простыня выскальзывала из зудящих пальцев. Они не привыкли к такой работе и препирались, как два старика: то Буффо слишком сильно тянул вперед, то Эшлим застревал сзади. Не то что они боялись кричать друг на друга. Просто в этих вонючих резиновых шлемах они не слышали почти ничего, кроме собственного дыхания, похожего на громкое шипение, и хотели только одного — поскорее вернуться в город. Ноги скользили по ступеням, как по льду.

— НЕ ТЯНИ!!!

— Не буду, если ты перестанешь толкать.

И тут без всякого предупреждения Одсли Кинг — возможно, ей что-то приснилось — подтянула колени к подбородку. Простыня дернулась и закачалась во мраке, словно кокон бабочки-призрака. Эшлим почувствовал, как плечи сводит судорогой. Похищенная скользнула вперед, зацепилась за ноги Буффо, кувырком полетела вниз по лестнице, постанывая при каждом толчке… и наконец с глухим стуком приземлилась на мешки с песком, сваленные на лестничной площадке.

— Буффо! — взмолился Эшлим. — Осторожней!

Буффо с ненавистью уставился на него. Его нелепая грудная клетка, похожая на бочонок, бурно вздымалась под тряпками. Простыня зашевелилась, из-под нее донесся то ли храп, то ли хрип. Эшлим и астроном с опаской подошли к художнице.

— Где я? — спросила Одсли Кинг. Она пришла в себя и явно полагала, что находится дома. — В аду? Какой ужас. Ничто не сможет меня утешить…

Таким голосом говорит человек, который только что проснулся в пустой комнате посреди незнакомого города. Он тупо глядит на умывальник и смятую постель, по очереди заглядывает в пустые ящики; потом наконец поворачивается к окну, смотрит вниз на пустые улицы… и только тут вспоминает, что прожил здесь всю жизнь.

— Опять кровь. Скорее бы умереть!

Некоторое время она размышляла над собственными словами, потом словно потеряла мысль.

— Мой отец говорил, — продолжала она, — «Зачем тебе эта грязь? Не зарывай талант в землю. Ты растеряешь свой дар, если погрязнешь в разврате». Здесь так темно. Не хочу в постель. Еще рано.

Художница всхлипнула, поворочалась, словно пытаясь оценить границы своей свободы. Потом напряглась. Из-под простыни раздался пронзительный визг. Эшлим попытался схватить ее за ноги, но она вырвалась и начала кататься по лестничной площадке, натыкаясь на стены и крича:

— Я не умерла! Я не умерла!

Выше и ниже по лестнице стали распахивались двери. Соседи выходили на площадки, жалуясь на шум. Некоторые, увидев, что происходит, тут же снова возвращались в свои квартиры, но другие — главным образом женщины, — обмениваясь кивками, если не озадаченными, то насмешливыми, остались посмотреть, что будет дальше. Эммет Буффо, который предусмотрел такую возможность. Не дожидаясь вопросов, он громко объявил:

— Все законно. Карантинная полиция. Разойдитесь!

Это выглядело так смешно, что на переодетого астронома никто не обратил внимания. Впрочем, во время схватки, которая произошла позже, эти слова ему припомнили.

Тем временем Одсли Кинг рванула простыню, и грубый шов Эшлима разошелся. Одна из ее сильных длинных рук показалась в отверстие. Казалось, женщина пытается схватиться за воздух. К этому времени она была настолько перепутана, что снова начала кашлять. Последовала череда мучительных судорог, в промежутке между которыми пленница могла лишь задыхаться и сплевывать. На верхнем конце «савана» появилось и начало стремительно расплываться красное пятно. Эшлим торопливо усадил ее.

— Пожалуйста, успокойся, — взмолился он.

Судороги стали чуть слабее. Он был готов признаться ей во всем, рассказать, какое безобразие они затеяли, но не знал, с чего начать. Он осторожно стянул ткань с ее головы и плеч. Женщины толпились чуть поотдаль, молчаливые, смущенные, еще более удивленные. При виде ее белых щек и окровавленных губ кто-то издал возмущенный стон. Одсли Кинг, моргая, смотрела на соседок. Ее руки горели, жаркие ладони стиснули руку Эшлима.

— Прошу вас, кто бы ни вы были, вытащите меня из этого савана!..

Внезапно она заметила маску Эшлима, снова завопила и, заламывая руки, умоляла не трогать ее.