Виталий Каплан - Корпус

Кстати, солнышка может и не быть. Неизвестно же, какое там время. Может, холодная туманная ночь, может — дождливое утро. Впрочем, какая разница? Главное — дома. Главное — вернулся.

А другие останутся там, в Корпусе. Видно, они так и не узнают, какая она, нормальная жизнь. Правда, он и сам толком не помнит, лишь несвязные обрывочки, клочки воспоминаний. Одним словом, «болезнь». А там, наверное, все придется начинать заново. Да и как его встретят? Неизвестно же, сколько времени прошло? Оно ведь в разных мирах течет по-разному. Костя сам не понимал, откуда пришло к нему это знание, но ничуть в нем не сомневался.

А вдруг там уже десятки лет прошли, а то и сотни? И никого уже нет — ни мамы, ни друзей — никого из тех, кого он помнит и любит. Он вернется к чужим, незнакомым людям, в чужой мир. Зачем он им? Да и они ему?

Ну что ж. Пускай даже и так. Все равно это лучше Корпуса. На то и название — «Нормальный Мир». Значит, и жизнь там будет нормальная, человеческая. А все плохое останется позади, в Корпусе.

Многое останется позади. Но не только же Наблюдательницы, Питье, уроки Энергий и Благодарственное Слово. Не только вся эта муть — Распределения, Великое Предназначение…

Там же и ребята останутся. Его ребята. Те, кто верит, что появились на свет в Корпусе. Верят всякому гнилому вранью, которым их кормят каждый день.

Он ведь и сам верил точно так же. И лишь недавно, «заболев», он стал что-то понимать. Словно проснулся, вылез из трясины, из тягучего многолетнего сна.

Но сейчас некогда ударяться в самокопание. Надо поскорее выбраться на волю, в Натуральный Мир. Так, кажется, они его называют? И там уж решить, что сохранить в памяти, а что выкинуть из головы навсегда.

Потому что вспоминать — стыдно. Мелькают перед глазами картинки, и каждая — точно мокрой тряпкой по лицу. Каким же был он злобным насекомым! Перед Серпетом выслуживался, перед Наблюдательницами… Трепетал, как бы чего в Журнал не накатали. Потому что маячила цель — Стажерство. Он в Стажеры готовился. А как готовился? Дрессировал пацанов в Группе. Словно они не люди. И когда понял? Только сейчас, после всех событий… Сейчас-то и «болезнь» над ним поработала, и Белый помог, и сам насмотрелся, как тут все закручено. Сейчас понимать легко. Да только после драки кулаками не машут. Что толку понимать сейчас? Раньше бы. Когда Рыжова лупил «морковкой», или когда Васенкина заставлял сквозь «коридор» ползать…

Но куда уж… Вместо этого он распоряжался. Поставили в два ряда стулья, сели. Между стульями оставалось узкое пространство — «коридор». Потом Васенкина заставили лечь на живот и по-пластунски ползти между стульями. И каждый, мимо кого он полз, лупил его ногой под ребро. Не сильно бил, не чтобы искалечить, а для боли.

Саня, наконец, прополз — и сидел, прислонившись к светло-салатовой стенке, с трудом ловил воздух посиневшими губами. И прятал глаза. Наверное, не хотел, чтобы ребята видели его слезы.

А Костя дал команду поставить стулья на место, потом сел за парту, раскрыл книжку. Ту самую, роман Вальтера Скотта.

…Ведь было же тогда что-то такое… Скреблось муторно в печенках, подташнивало слегка. Но с этим он легко справлялся. Сам себя и успокаивал. Все правильно, все путем. Ну, наказывает он ребят, так для того ему и власть дана, для того он и Помощник. Ну, заставляет сквозь «коридор» ползать, так ведь не часто. И всегда за дело. Чтобы не выпендривались, не ленились, не тянули Группу назад. Он же не как другие Помощники, он не для удовольствия издевается. Димка Руднев, тот смеха ради ребят спичками жег, специально у своего Воспитателя коробок выпросил. А Гусев вообще такое вытворял, что и вспоминать противно. Не говоря уже о злодее Кошелькове, давнишнем Костином мучителе. Вот и получалось, по сравнению с теми, с другими, он чист как стеклышко. Именно так он перед Белым и оправдывался.

Именно поэтому сейчас и было плохо. Не зря же Белый ему тогда говорил… Выходит, на самом-то деле Костя ничуть не лучше прочих. И даже еще сволочнее. Ведь было же, было это тоскливое, муторное чувство, где-то в глубине он знал, что делает, и как это все называется — но все равно делал. Ну, пускай не ради удовольствия, а чтобы Стажерство приблизить. Какая разница? Важен результат. Ребят-то он давил, как все. Как все они — Помощнички… Стажерчики… И на Белого он на самом-то деле зачем кричал? Чтобы в себе тоску заглушить. А Белый смотрел на него своими большими грустными глазами.

Костя вдруг понял — глаза у Белого точь-в-точь как были у Васенкина. В тот самый день, когда его отправляли на Первый. В последний день. Это случилось после обеда, они только-только успели войти в палату. Не все еще даже разделись — а на пороге уже появился Серпет, а с ним несколько незнакомых Наблюдательниц, хмурых теток с непроницаемыми лицами и мощными, словно бульдозеры, фигурами.

Все с каким-то нехорошим интересом уставились на них. И Костя почувствовал — сейчас что-то будет. Даже зубы заныли.

Серпет выдержал недолгую паузу, потом велел всем встать и построиться в одну шеренгу. Выстроились, само собой, мгновенно — недаром Костя столько их муштровал. Он в тот момент даже почувствовал маленькую куцую радость — лишний раз оценят его старания.

Но Серпет почему-то не взглянул на ровную шеренгу. Уставившись в серый линолеум пола, он хмуро произнес:

— Ну что ж, голуби. Прощайтесь со своим приятелем, Васенкиным Александром. Все, кончилось терпение. Отправляем его на Первый Этаж… — помолчав, Серпет повернулся к Васенкину.

— Ну что, Саня, носом хлюпаешь? Сам же виноват. Помнишь уговор насчет двоек? Вот она, свежайшая твоя двойка, — и Серпет вытащил из неизвестно откуда взявшейся кожаной папки слегка помятый тетрадный листок. Приглядевшись, Костя узнал свой рапорт, написанный всего лишь два часа назад, после урока Энергий.

— Так что уж не взыщи, — продолжал Серпет. — Все по-честному. Словами с тобой пробовали — не получалось. Наказывали — тоже без толку. Поэтому вот… отправляйся. Может быть, хоть там удастся сделать из тебя что-нибудь полезное. Для нашего Общего Дела, разумеется, — добавил он, чуть помолчав.

А потом он кивнул теткам-Наблюдательницам:

— Все. Ритуал окончен. Можете забирать.

Те, однако, не спешили. Наверное, ждали, когда Васенкин выйдет к ним сам. Но тот не сдвинулся с места — напротив, схватившись обеими руками за никелированную спинку кровати, он заревел как маленький:

— Не пойду никуда! Не надо! Я не хочу, не хочу! — а дальше уже совсем что-то бессвязное. Его вцепившиеся в холодный металл пальцы побелели, и Костя с раздражением подумал, что придется сейчас отдирать Саню от кровати. Именно ему, Косте, и придется. Кому же еще? Серпет, что ли, будет возиться? Или бабы эти? Вон, стоят как в землю врытые, им шелохнуться лишний раз лень.