Виктор Точинов - Новая инквизиция

А где же сам Тузик? И кто это? Менты? – подумал Чихарь с тоскливой надеждой, прекрасно понимая, что никакая это не милиция. Что все значительно хуже. Зачем, действительно, ментам на обысках перчатки?

Он чихнул. Затем ещё, ещё, ещё… Проклятая аллергия. Слезы стояли в глазах пеленой, пришельцы – оба молодые, подтянутые, коротко стриженные – казались сквозь эту пелену однояйцевыми близнецами. Чихарь понял, что не запомнит их и никогда не опознает… И заподозрил, что опознавать будет не он, что опознавать будут…

Пугающую мысль оборвала соловьиная трель пейджера, лежавшего на столе. Близнец протянул руку, нажал кнопку, прочитал сообщение. Потом Колька впервые с момента своего прихода услышал хоть что-то:

– Без подписи – эт'ты, что ли? – хмыкнул близнец. – Ну так чисти чавку, что встал столбом-то…

Он кивнул на кресло в дальнем углу. Чихарь сделал шаг туда – машинально. И застыл. То, что поначалу показалось ему кучей шмоток, наваленной на кресло неряхой-Тузиком, – кучей тряпья отнюдь не было. Это было самим Тузиком… Голова подельника склонилась на бок, из полуоткрытого рта тянулась по подбородку струйка крови. Почти чёрной крови.

Колька понял, что сейчас умрёт.

На ночной улице пьяные голоса тянули песню. Слышался женский смех – тоже пьяный. Чихарь почувствовал жгучую зависть – к ним, к живым – и остающимся жить дальше…

А он сейчас умрёт.

– Э-э-э-э?

Близнец, произнёсший это многозначительное и допускающие массу толкований междометие, показал на застывшего соляным столбом Чихаря.

Его однояйцевый родственник, неторопливо потрошащий секретер, оказался более словоохотливым:

– А зачем? Ничего нового не вякнет… Только правдорез зря изводить…

– Э, да он обоссался… Фу-у… Да не ссы ты на хозяйский ковёр, в гостях все-таки… И без того соплями все измазал… Иди сюда. Твоё?

Колька почувствовал, как чужие пальцы жёстко вцепились в его плечо, как развернули от кресла. Почувствовал, что брюки действительно мокры и горячи – а мочевой пузырь уже не разрывается от пива. Почувствовал, как ему в руки что-то настойчиво суют…

Чихарь смахнул с лица слезы. В руках у него был нож. Окровавленный.

– Твоё? – ещё раз спросил близнец.

– Н-н-н-н-н… – язык и гортань Кольки намертво заклинились на не самом сложном звуке.

Это действительно был не его нож – раньше стоял в деревянной подставке среди других похожих на кухне у Тузика…

У Чихаря забрезжила надежда – смутная и крохотная. С ним разговаривают, он зачем-то нужен… Может, мы ошиблись с какой машиной? – подумал он. Очень крупно ошиблись?

– В-в-вы к-к-кто? – дар речи отчасти вернулся к Кольке. – Ес-сли с п-п-п-предъявой, так надо к С-Си-нему…

Синий брал пятнадцать процентов от хабара и крышевал их с Тузиком индивидуально-трудовую деятельность.

– Мы не с предъявой, – веско сказал близнец, выдёргивая нож из сжатых Колькиных пальцев. – Мы деротизаторы.

– К-к-кто? – пэтэушное образование Чихаря не располагало к пониманию сложных терминов.

– Де-ро-ти-за-то-ры. Очищаем район от крысятников. От таких, как ты…

Чихарь не сразу поверил, что останется жить.

Даже когда близнецы вышли, прикрыв за собой дверь – не верил.

И когда долгие минуты так и стоял посередине комнаты, опасаясь повернуться к скорченному в кресле трупу – не верил.

И когда по лестнице торопливо грохотали сапоги – не верил.

Поверил, лишь когда дверь вновь распахнулась, и тузиковская квартирка наполнилась запахом кожи и металла, коротким матом и хриплым дыханием, и руки Чихаря с хрустом рванули назад-вверх, и больно впечатали лицо в мокрый от мочи ковёр.

Тогда Колька Чихарь поверил – и зарыдал счастливо.

Нож был так себе – паршивенькая сталь, простая деревянная рукоять.

Но короткое лезвие заточено до бритвенной остроты, и орудовал им Петраков-Алябьев умело. Сторож резал капусту – готовил себе поздний ужин. Пластать маленьким ножом здоровенный кочан трудно, но отвращение к большим тесакам Соловью внушили прочно.

Заодно ему прививали любовь к растительным белкам, однако на уменьшающийся кочан и растущую кучку рубленой капусты Алябьев смотрел с тоской. Почти с ненавистью – но только почти, ненавидеть его тоже отучили.

Потом страж храма знаний подумал, что кочан формой и размером похож на человеческую голову, и даже торчащая кочерыжка напоминает позвонки, выдающиеся наружу из грубо перерубленной шеи…

Подумал и облизнулся.

Слухи не врали.

Никакого заметного глазу движения Юзеф не сделал – в его руке словно сам собой оказался пистолет. Легендарный маузер-"девятка", [6]длинноствольное чудище времён гражданской войны. Как Юзеф умудрялся скрытно носить такую пушку, оставалось загадкой. Однако носил. И сейчас готовился пустить в ход. Выстрелить в Анну. В тенятницу… прошли коридор, прижимаясь к стенам. За двустворчатой застеклённой дверью – темнота. Веет холодом. И доносятся слова:

– Това-а-арищ Лесник… Вы принесли обещанные лимонад и мороженое?

«На счёт три…» – беззвучно шепчет Юзеф.

А из темноты морга, причём из противоположного угла, звучит другой голос:

– Помолчала бы ты, деточка. Все бы тебе пить да есть, беса тешить…

Де Лануа? – успевает удивлённо подумать Лесник. И врывается внутрь на счёт «три!». Юзеф следом. Уходят с линии огня, от освещённого прямоугольника двери – Юзеф влево, Лесник вправо. Тишина. Никто по ним не стреляет. Голоса смолкли.

Лесник напрягает ночное зрение – бесполезно. Окон в морге нет, единственный источник света – стеклянная дверь в полутёмный коридор. Смутно виден лишь первый ряд столов. Слева слышны щелчки выключателя, но светлее не становится.

Новый голос:

– Тимон? Че встал у шлюза? У нас тут цацка, новье: «Свободный охотник за мозгами…» Фтыкаешься? Греби до порта!

Копыто? Он и есть. Тут же с другой стороны откликается бармен Пашик:

– Тока голову сыми. У нас, вооще, с головами не ходят! Понял, нет?

Акустический бильярд, понимает Лесник, – простенький такой фокус, часто используемый при перестрелках в тёмных пустых помещениях. Только здесь – в сочетании с незаурядным талантом имитатора. Или имитаторши…

Он вглядывается в темноту, пытаясь локализовать фокусника. Вглядывается до боли в висках. Виски ломит – все сильнее и сильнее. Анна здесь, совсем рядом, понимает Лесник. Вон за тем смутно виднеющимся столом. Он делает шаг, второй…

Удар. Боль в плече. Лесник падает на холодный пол. Юзеф? Юзеф встал между ним и Анной? Револьвер в руке поднимается толчками. Словно неохотно. Новый удар – скорей шлёпок – по затылку. Давящий виски обруч рассыпается с хрустальным звоном. Мутная пелена тает.

Голос Юзефа гремит, заполняя холодную темноту: