Виктор Точинов - Новая инквизиция

И вернулся.

…Что квартира роскошью не блистала, Фикус разглядел даже в тусклом свете фонарика. Грошовые обои, обшарпанная мебель. Он прошёл на кухню. То же убожество. Не живут миллионеры на пятых этажах лишённых лифта хрущовок. Ну и ладно, не за этим пришёл.

Первоначально у него была мысль завалиться в одежде и обуви на хозяйскую постель и хорошенько отоспаться – до утра ждать некого, благо поливать цветы в чужих квартирах глубокой ночью как-то не принято. Но назойливый барабан стучал и стучал в голове – спать не хотелось. Фикус сел за кухонный стол, не включая света. Глотнул водки из припасённой фляжки. И стал думать о приятном.

О том, как мочалка, ни о чем не подозревая, отопрёт дверь и шагнёт внутрь. О том, как он аккуратненько ткнёт её шокером и свяжет. О том, какой долгий и интересный будет у них разговор…

Он мечтательно улыбнулся. Сделал ещё глоток. И сам не заметил, как стал засыпать. Последняя его мысль была о том, что в отпуск люди уезжают не меньше чем на месяц, а значит, можно растянуть удовольствие на…

Фикус уснул.

Пули оказались боевыми. Не какие-нибудь там резинки. Настоящий добротный свинец. По всем канонам медицины и анатомии мне полагалось сейчас лежать и умирать. И я лежал – в кустиках, окружавших детский туберкулёзный санаторий. Лежал в луже воды, натёкшей с мокрой одежды. Воды, смешанной с кровью… Моей кровью.

Но почему-то не умирал.

Наоборот, дышалось с каждой минутой все легче. Острые обломки рёбер уже не вонзались при каждом вдохе в плоть, подобно скальпелям Жеки-Потрошителя. Интересно… Я давно знал, что заживает на мне все быстро, как на собаке: порезы и царапины, ссадины и ушибы. Даже переломы.

Но покажите мне собаку, которая встанет на ноги через полчаса после двух пуль в упор… С этой мыслью я встал – почти не пошатываясь. Расстегнул пиджак и рубашку. И осмотрел, вернее ощупал, места ранений. Одна пуля прошла насквозь, продырявив пиджак и сзади, и спереди. Вторую, изогнувшись, я нащупал сзади пальцами. И легко вынул – как неглубоко сидевшую занозу. Рана не кровоточила.

Увесистая штучка… Сплющена, искорёжена – но сразу видно, что не мелкашка. Миллиметров девять, как минимум. Интересно…

Ещё интересней, что двести метров под водой я проплыл, не испытывая потребности вынырнуть и вдохнуть. Перспективы открываются заманчивые… Но сначала стоит стряхнуть с хвоста этих хватких ребят. Опознать они меня никак не могут. Обеспечить себе алиби на время нашего маленького перформанса в морге – не проблема. Свидетели в любом потребном количестве будет свято уверены, что вечер и ночь я провёл в их обществе. И станут твердить это хоть на допросе третьей степени.

Значит, возвращаемся к исходной точке. К главной улике против меня. К мадам Де Лануа и видеотеке мсье Фагота. Время и состояние для визитов не лучшее, но откладывать нельзя. Мысль навестить ясновидящую наверняка осенит и коллег Доуэля…

Снимаем вторую серию ужастика. Визит утопленника к колдунье. Застреленного утопленника. Может, накрутить на шею водорослей для антуража? Ладно, сойдёт и так.

Красив зимой Новгород Великий. Ярким золотом сверкают купола соборов на фоне белого снега и синего неба. Над быстрой, не замерзающей рекой клубится белый пар – и ясно, отчего прозван Волхов седым… Тишина поутру закладывает уши, но – чу! – ожила первая звонница, и поплыл благовест над древней землёй…

Зимой 1570 года ничего этого не было. Был огонь – чёрный дым пожарищ застил солнце. Был снег – красный от крови. Вместо благовеста стоял стон и вой казнимых. Всадники в чёрных сутанах, с метлой и собачьей головой у седла, метались адскими тенями. Опричники. Верные государевы слуги.

Царь Иоанн IV Васильевич искоренял крамолу. Вроде все сделал дед его, Иоанн III, дабы сломить выю непокорному городу. Сгорели на кострах еретики-жидовствующие, и вырван был язык вечевому колоколу, и бесконечные вереницы телег с выселяемыми скрипели в сторону Москвы – на опустевшие земли садились московские людишки. [7]Но – не изменилось ничто. Пришли новые люди – дух места остался прежний. Вновь зрели семена ересей и мятежей. Иоанн III пенял на тлетворное влияние Запада и захлопнул форточку в Европу – в одночасье были арестованы все заморские торговые гости и конфисковано их имущество. Одних только товаров со складов иноземцев казна получила на два миллиона талеров – но не торговые богатства рождали еретический дух древнего города… Все осталось по-прежнему. И оставалось до сих пор.

Иван Грозный завершал дело, начатое его дедом.

Полуграмотный чернец скрипел пером, рождая ежедневную «опричную сказку» – дабы никто не был забыт в Синодике убиенных. Наивные эвфемизмы рождались из-под пера его. «Отделано палками железными пятьдесят. Посажено в воду человеков сто и двадцать…». Отделаны – выведены на торг и забиты ломами до смерти. В воду сажали в дырявом куле или худой, щелястой бочке – с камнями снизу для веса. Ледяная вода хлестала в щели, но не сразу заполняла тесное узилище. Захлёбывались казнимые не мгновенно, действительно какое-то время на дне реки «сидели» – живыми.

И так день за днём, неделя за неделей. «Отделано из пищалей пятнадцать…»

Считали и заносили в Синодик купцов, людей духовного звания, дворян и слуг их. Чёрный люд, вырезаемый опричниками в Посаде, не считал никто…

Уже был притащен на Городище, на царёв суд владыка Пимен – и подвергнут глумлению, и повенчан с кобылой, и отправлен на той кобыле, лицом к хвосту, на Москву – в срамном платье и с волынкой в руках. Уже вывезли все сокровища архиепископского двора и Софии. Уже разгромили летучие отряды опричников новгородские «пригороды» – Ладогу и Корелу, Орешек и Ивангород.

А кровавая свистопляска все продолжалась.

Потому что группа людей, одетых в чёрное, не закончила в Детинце своё дело.

Никто не обращал внимания на них, долбящих мёрзлую землю у основания башни – уже третьей башни Детинца. Копали тогда в Новгороде повсюду – жители, не выдержав пыток огнём, выдавали зарытые богатства – покупали лёгкую смерть. Но не богатств искали в Детинце инквизиторы…

…В старые века, при языческой старине, исполнялся давно забытый обычай. В основание возводимой крепости укладывали ритуально убитого ребёнка и называли крепость Детинцем. Скакали сквозь ночь всадники с наказом – схватить на рассвете первое дитя, попавшееся навстречу. Основателям Новгорода не повезло. Им попался не тот ребёнок…

…Докопались ночью, в неверном факельном свете. «Цверг…» – выдохнул Ондрей Бахметьев, младший служка Святой Расправы, увидев, что они раскопали.