Николай Чадович - Особый отдел и пепел ковчега

Впрочем, Цимбаларь был абсолютно равнодушен ко всему, что называлось «местной экзотикой» и заставляло балдеть досужих туристов. В малознакомых населённых пунктах, будь то хоть Париж, хоть Токио, его главным образом интересовало качество и доступность спиртных напитков.

Сам монастырь, основанный ещё пять веков назад и расположенный как бы особняком от суетного города, впечатлял мрачной и тяжеловесной величественностью. Глядя на толстенные стены, узенькие окна-бойницы и приземистые башни, сразу становилось ясно, что сооружался он не только для защиты от мирских соблазнов, но и с расчётом на долговременную осаду.

В ансамбле монастыря главенствовали белые и золотистые тона. Чёрными были только рясы монахов да стаи воронья, кружившие над вычурными византийскими куполами.

Цимбаларь, прежде искренне сочувствовавший церкви, как во все времена на Руси было принято сочувствовать оболганным и гонимым, теперь относился к ней с прохладцей. Ему в равной степени претили и разбитные попы, готовые за соответствующую мзду освятить всё, что угодно, включая стриптиз-клубы, и новоявленные прихожане, не умевшие даже толком креститься, но уже зарезервировавшие для себя самые почётные места вблизи алтаря.

В понимании Цимбаларя дела мирские и дела церковные не должны были нигде соприкасаться, а православным иерархам не следовало вдаваться в проблемы, находящиеся в компетенции светской власти. Тот, кто изначально заключил договор с богом, не нуждается в каких-либо иных прерогативах.

Кроме того, он давно убедился, что даже самая фанатичная вера ещё не гарантирует человеческую порядочность, а приличные люди встречаются и среди атеистов. В плане историческом бунтарь Кропоткин был гораздо ближе ему, чем святоша Победоносцев. Впрочем, протопопа Аввакума Цимбаларь весьма уважал и даже ставил его стойкость в пример сослуживцам.

Часть монастырской территории была по-прежнему открыта для посещения, но стоило только Цимбаларю сунуться к воротам, прорезанным в глухой кирпичной стене, за которой, собственно говоря, и проходила жизнь иноков, как дорогу ему преградили двое черноризцев, больше похожих на ряженых театральных статистов, чем на слуг божьих.

– Мирянам сюда входить не полагается, – с поклоном произнёс один из них, курносый, словно мопс.

– Какой же я мирянин! – предъявив удостоверение, ухмыльнулся Цимбаларь. – Я посланец самой преисподней.

– Бензином и табаком от вас действительно попахивает, а вот зловония серы почему-то не ощущается, – осклабился другой черноризец, чьи проколотые уши выдавали бывшего пижона.

Курносый, суровым взглядом осадив своего чересчур дурашливого напарника, сказал:

– Власть мирская, даже осенённая державным орлом, не простирается дальше этого предела. – Он указал на стену. – Сюда вы можете войти только с позволения патриаршей канцелярии.

– Да не лезу я на вашу территорию, – сделав шаг назад, примирительным тоном произнёс Цимбаларь. – Но вызвать сюда нужного мне человека вы можете?

– Если только он сам согласится на это, – ответил курносый.

– Согласится, согласится, – заверил его Цимбаларь. – Скажите, что я прибыл за благословением.

– Тогда сообщите, который из братьев вам нужен?

– Вертипорох Станислав Несторович.

– Свои фамилии братья оставили в миру. И никаких Станиславов здесь отродясь не было. Это языческое имя.

– Одну минутку! – Еле сдерживаясь, чтобы не чертыхнуться, он набрал на мобильнике Людочкин номер.

Черноризцы, добровольно отказавшиеся от многих благ цивилизации, с интересом наблюдали за ним. Ожидание затягивалось, и, когда девушка наконец ответила, он еле узнал её голос.

– Ты спала? – поинтересовался Цимбаларь.

– А как ты думаешь? Имею я право отдохнуть после бессонной ночи?

– Тогда прости, что разбудил. Но ты мне утром устроила точно такой же фокус. Так что мы в расчёте… Я, между прочим, звоню из монастыря. Говорят, что никакого Станислава Вертипороха здесь нет.

– Ох, я совсем забыла тебе сказать, что сейчас его зовут братом Симеоном, – спохватилась Людочка.

– Симеонов у нас сколько душе угодно, – сказал курносый, слышавший весь этот разговор. – Какой именно вам нужен?

– Пожилой, лет восьмидесяти. Украинец.

– Тогда всё ясно. Ступай за Симеоном, который состоит экономом при трапезной. – Курносый кивком отослал напарника.

Когда тот удалился, Цимбаларь самым задушевным тоном предложил закурить.

– Я дал зарок воздерживаться от мирских соблазнов. – Курносый перекрестился.

– Тяжелая у монахов доля, – посочувствовал Цимбаларь.

– Я не монах, а послушник, – пояснил курносый. – Ещё только готовлюсь к постригу.

– Если не секрет, как тебя сюда занесло? – Цимбаларь перешёл на шёпот.

– Выхода другого не было, – глядя в пространство, ответил курносый. – Или в петлю, или в монастырь.

– Кто меня спрашивает? – Увлечённый разговором с курносым послушником, Цимбаларь не заметил, как к ним приблизился высокий сухощавый старик, одетый в добротную шерстяную рясу.

– Прошу прощения за беспокойство. – Цимбаларь, помятуя наставления Людочки, старался вести себя максимально корректным образом. – Но интересы государственной службы заставляют меня обратиться к вам по одному весьма конфиденциальному делу.

– Пожалуйста, – кивнул Станислав Вертипорох, он же брат Симеон. – Как сказано в Писании: богу богово, а кесарю кесарево. При всём своём желании мы не можем целиком обособиться от мира. Кроме того, служение Господу не освобождает монахов от гражданского долга.

– Замечательно сказано… – Цимбаларь замялся, не зная, как назвать Вертипороха: мирским или церковным именем.

В едва только начавшейся беседе наступила неловкая пауза, но старый монах сам пришёл на помощь гостю.

– Если предмет нашего общения не должен касаться чужих ушей, будет лучше, если мы прогуляемся вот по этой дорожке. – Он указал на липовую аллею, уходившую в сторону от монастырских стен.

Когда они вступили под сень деревьев, уже тронутых желтизной осени, Цимбаларь отпустил неуклюжий комплимент:

– Для своих лет вы выглядите просто замечательно.

– Монастырский быт идёт мне на пользу. Посты, молитвы, посильный труд… – ответил Вертипорох, в правильной русской речи которого временами проскальзывал мягкий украинский акцент. – Это как в тюрьме: если выдержал первые год-два, жизнь постепенно наладится… Хотя и совсем другая жизнь.

– Чем же вас не устраивало прежнее существование? – осторожно поинтересовался Цимбаларь.

– Когда доживёте до моих лет, может быть, и пой– мёте… Любого человека, подводящего итоги земного бытия, поневоле начинает беспокоить совесть. Тем более если на это есть веские причины. Монастырь – единственное место, где больную совесть можно хоть как-то утишить. Здесь каждый носит свой грех, словно тяжкое ярмо.