Андрей Лазарчук - Абориген

До Граблей, конечно, ближе, всего час, но там Цветение будет в лучшем случае только в следующее троелуние.

Я попросил Ицхака распорядиться, чтобы моих покормили ужином на час раньше и сделали хороший набор для пикника, а группе объявил, что сразу после ранневечерней трапезы сбор – и полетим смотреть драконов.

Пикник я намеревался устроить на прилежащем к Человечкам маленьком островке Клумба, одном из владений (теперь, надо полагать, уже бывшем) Игната Снегиря. Там когда-то госпожа Мидори разводила цветы и декоративные деревья. Неподалеку от него, под скалой Молот, она и погибла.

Игнат забросил этот остров, и там всё заросло дико и причудливо. Несколько раз у него эту землю хотели купить, но он не продавал…

Выйдя из редакции, я заглянул к Шамилю Ивановичу. Меня, понятно, интересовал Гагарин. Шамиль сказал, что претензий к нему у суда нет, есть только несколько не до конца прояснённых вопросов, вот придут ответы на телеграммы – и тогда можно будет парня выпускать. А пока пусть побудет под охраной – и для его, между прочим, безопасности.

Ещё он сказал, что вертолёт, разумеется, почти сразу нашли, но экспертиза ничего не дала: ни отпечатков, ни тканевых стёсов, ни следов пороховой гари – ничего абсолютно. Экипаж, скорее всего, ушёл в пещеры, преследовать бесполезно. И мы согласились друг с другом, что это наверняка был отвлекающий манёвр, а настоящий стрелок был где-то поблизости от жертвы – и как бы не в толпе зрителей… Пневматические ружья в виде зонтов или тросточек уже довольно давно используют китайские серые в своих внутренних разборках…

Чем я думала? А ничем. Просто не думала. Нам было хорошо, безумно хорошо, и мы оба знали, что это не продлится долго…

И хватит об этом. Больше ни слова.

Север говорил уже, что у меня сложные отношения с отцом. Это правда, но не вся.

Просто я была дура. А Сунь был хитрый выродок. И я на какое-то время поверила ему – не тому, что он говорил (а он почти ничего и не говорил прямо), а тем хитрым уликам, которые он подсовывал, тем обмолвкам, которые он как бы случайно позволял мне услышать, тем выводам, которые я сделала как будто сама…

Дура. Умная самоуверенная дура.

И просто случайность… я не буду рассказывать, какая; просто случайность… в общем, я бросила в ящик другой конверт. И обнаружила это лишь три дня спустя.

(Гагарин потом говорил, что таких случайностей не бывает и что это я сама, не подозревая о том, обманула себя и так далее… Честно говоря, мне всё равно. Совой по пню или пнём по сове…)

Дура.

Я пришла на суд над отцом (и я в тот момент ещё считала его преступником!), а в кармане у меня лежал свёрнутый в четыре раза смертный приговор мне самой.

Если бы суд прошёл по процедуре, то в конце вердикта судья объявил бы меня конечной наследницей всего состояния семьи, и я бы тут же стала мишенью для Суня и тех, кто стоял за ним. Растерявшейся, неподвижной и очень заметной мишенью…

Но случилось именно то, что случилось. Отец стиснул мою руку – думая, наверное, что это рука Севера, – и прохрипел ему: «Позаботься о Кумико». А тот, наверное, сразу всё понял – или не понял даже, некогда было понимать, а копчиком всё просчитал и шепнул мне: «Исчезни. Спрячься так, чтобы не смогли найти…»

И я исчезла. Ни о чём не спрашивая, не задержавшись ни на миг, только коснулась уже мёртвого отца – и исчезла.

Это как в таиге: если кто-то тебе приказывает – значит, он знает, что делает. И ты подчиняешься без тени сомнения. Тогда есть шанс выжить.

Через три минуты меня не было на площади, через десять – в городе. Ещё через час я видела всех, а меня – никто. Я забралась в расселину между Столбами, там почти у самой вершины есть маленькая ниша – только-только уместиться. Сверху её прикрывают колючие кусты, названия которых я не помню. Но если надрезать корень этого кустарника, из него начинает капать сладковатый слегка вяжущий сок…

Там я только и разобралась по-настоящему с конвертами.

На третью ночь я спустилась по ходам (если честно, то чудом; там и подниматься-то трудно, а уж спускаться…) и пошла на север. На северном берегу есть несколько вонючих полей, орошаемых из городской канализации, на них выращивают ячмень для пива и бренди. Крестьяне живут на хуторах. Сначала меня чуть не порвали собаки. Потом я угнала маленькую лодку.

И полетела туда, где мне велел спрятаться Север.

Следы от пальцев – повыше запястья, там, где отец схватил меня и крепко сжал руку, – остались до сих пор. Все думают, что я сделала памятное тату, но на самом деле я не делала ничего.

Просто смотрела на них.

За нами следили – издали, не приближаясь: один потрёпанный пикап и один дирижабль наподобие патрульно-пожарного, но раскрашенный под грузовичок. Думаю, один из них принадлежал властям, другой – серым. Кому какой – судить не берусь.

Если бы меня не окружали со всех сторон землюки, то мне, скорее всего, уже задавали бы неприятные вопросы, на которые трудно не ответить.

А так – я в подробностях рассказывал то, что наверняка знают все во Вселенной, но вот почему-то прилетают сюда, к нам, чтобы своими ушами и глазами убедиться: могущественная до чрезвычайности и гигантская (уже более сорока планет в составе, и расширению пока не видно предела) Конфедерация покоится в буквальном смысле слова – на дерьме.

Цветы, как это прекрасно известно, прорастают только из тех семян, которые прошли через кишечник дракона, и растут лишь на почве, обильно удобренной драконьим дерьмом. То есть под скалами, на которых драконы просиживают, лениво поворачивая вправо-влево костяные бошки с затянутыми морщинистыми перепонками глазами да выкусывая из подмышек каменных блох, три четверти своей не такой уж коротенькой (далеко за пятьдесят местных или за сто тридцать с хвостиком земных лет) жизни. В общем, если дракона не тревожить, то он наваливает в одну точку около четырёхсот тонн бесценного гуано. Цветы вырастают, распускаются, потом те цветки, которые были оставлены на развод, дают плоды – этакие яйца почти двухметровой высоты и с полметра в самой широкой части. Когда плоды созревают, от них начинает пахнуть очень сильно и очень для драконов притягательно (хотя человеку лучше созревших плодов не нюхать, потом полжизни будет казаться, что этой дрянью провоняло всё, а особенно еда). В одну прекрасную ночь яйца лопаются, и из них на большую высоту – иной раз на километр и выше – вырываются настоящие ракеты (на настоящем двухкомпонентном топливе: пергидроле и муравьином спирте), которые там, на высоте, со страшным грохотом взрываются, разбрасывая миллионы семян Цветов – и облака такой характерной ярко светящейся, сияющей, переливающейся всеми цветами пыли, от которой драконы заводятся, полностью теряют разум и начинают трахаться прямо в воздухе, заглатывая при этом, разумеется, те самые семена, которые, чтобы прорасти, должны пройти через их кишечник…