Михаил Белозеров - Черные ангелы

— Ешь, ешь…

— Я о тебе все время думал, — сказал он, всхлипывая и успокаиваясь.

— Я тоже, — признался и сел поодаль, чтобы не пугать его.

Черт! Такого мужика сломали. Я почувствовал, что готов отомстить за него. Только кому?

Мирон Павличко вдруг опустился на четвереньки и прошмыгнул мимо меня в коридор, где стояла кабинка портала. Я с изумлением наблюдал, как он закрылся в ней, набрал код и дематериализовался. Как он умудрился прихватить с собой банку с консервами и бутылку вина? — я так и не понял.

Всю ночь за окном шелестел дождь. Меня качало и кружило. Мне снилась Полина Кутепова. В моем марсианском доме жили какие-то посторонние люди. Я дрался с ними.

Я проснулся — звонка не было, осталось послезвучие, и утро было тяжелым. Опять мне снился знакомый сон, что я плыву в полной темноте. Я так привык, что сон кончается ничем, что уже не пугался. Рядом кто-то сопел и ворочался, как боров.

— Таня, отстань! — потребовал я, пытаясь разобраться, что же значит этот сон.

Но дудки — толчки прекратились, зато кто-то задышал к ухо, а потом лизнул в губы. Господи! Совсем забыл! Я сгреб пса в обнимку, и минуту мы катались с ним по постели. Потом я его отпустил. Он спрыгнул на пол и залился лаем. Наконец я услышал ее шаги.

— Ну что проснулся, алкоголик?! Посмотри на себя в зеркало!

Это была она — Лаврова, представшая передо мной в лифчике от купального костюма и в переднике. Я тут же решил проверить, есть ли что-то под ним, он она шлепнула меня по рукам и обозвала идиотом.

— Что с тобой? — спросил я, окончательно просыпаясь. — Ты сменила духи?

От нее странно пахло. Это меня мне еще больше подхлестнуло. Нетрудно было понять, что Лаврова применила тайное оружие соблазна. Наверное, кто-то из приятельниц надоумил, решил я. Тем интереснее будет. Но ошибался.

— Хватит! — громогласно заявила она. — Отныне ко мне притронется только отец моего ребенка!

— Ах, вот в чем причина! — удивился я. — И кто же он?

— Этого я еще не знаю, — ответила она, ничуть не смутившись.

— Похвально, но не дальновидно, — заметил я, сразу переходя в нападение.

Можно было подумать, что я не знал правил игры — неуступчивость была только частью ее глубокомысленного плана, ведь любовь для Лавровой никогда не ассоциировалась с супружескими обязанностями, а вот поддерживать напряженность сексуальных взаимоотношений она умела всегда.

— Я знаю… — затараторила она, — я знаю, что ты любишь сбивать меня с толку. Но на этот раз у тебя ничего не выйдет…

Я сделал удивленное лицо. Излишняя откровенность только растрогала. Мне ли не знать женскую душу? В конце концов Лаврова добровольно приходила сюда, а вся остальная ее жизнь меня просто не касалась. Она сама придумала такие условия и культивировала их, всегда демонстрируя независимость. В данном случае ее эмансипация меня вполне устраивала. Но на этот раз все пошло не так, как обычно.

— Мне надо изменить свою жизнь, — пояснила она, отбиваясь от моих рук.

— Ага… — сказал я, — тогда зачем ты здесь?

Она посмотрела на меня с изумлением и долго соображала, а я подыгрывал ей, корча изумленные рожи и заглядывая в ее зеленые глаза.

— Для того, чтобы ты не опустился окончательно…

Старая песня. Однажды она взялась наладить мое питание, прослышала что-то о русских пирогах, нашла рецепт и испекла. Есть было невозможно. Для пробы я кинул кусок пирога в стену, и он прилип к ней — пирог получился недопеченным.

— Ну если только для этого, — сказал я, — то иди сюда…

Но дудки, она определенно что-то выдумала и не хотела заниматься любовью.

— Не приближайся ко мне. Я слишком хорошо тебя знаю…

— Как хочешь, — сказала я, отворачиваясь и делая обходной маневр.

— Не приближайся!

Но было поздно.

— Массаж мягких частей тела… — объявил я.

Обычно этот прием срабатывал безотказно. Она уперлась руками мне в грудь. Лицо ее выражало отчаяние, и я понял, что на этот раз все очень серьезно. Конечно, я ее отпустил — вид у нее был, как у загнанного зверька. Я вздохнул — утро началось с неудачи.

— Тебе звонил какой-то комиссар, — произнесла она недовольным тоном, отступая на два шага и с победоносным видом одергивая передник. — Что ты натворил?

В ее интонации прозвучала тревога. Я знал, что она привязалась ко мне, но мы никогда не говорили с ней на эту тему. Может быть, это сделать сейчас? — подумал я.

— Какой комиссар? Ах… да!.. черт!

Я сразу все вспомнил: и гулянку, и людей в капюшонах, и Мирона Павличко. И утро было окончательно испорчено. Сразу заболела правая рука, которую ночью парализовал человек в капюшоне, затылок налился тяжестью, а содранная кожа на костяшках правой кисти стала кровоточить. К тому же меня почему-то беспокоила левая бровь. — У нас есть кофе?

— На кухне, — мотнула она головой, все еще испытывая ко мне раздражение. — Остальное ты все сожрал! — Она фыркнула и ушла, оставив мне шлейф своего странного, возбуждающего запаха.

И тут я еще кое-что вспомнил и с опаской отправился на кухню, полагая увидеть полный разгром. Но к моему удивлению кухня имела свой обычный вид. Мало того, диск-юла, которым вчера пугал меня Мирон Павличко, лежал, как обычно на столе, а на нем стояла турка. Я с замиранием сердца заглянул в шкаф: моя черная кружка с золотым знаком скорпиона стояла, как и положено, на месте. Теперь я был уверен, что и чайная червленая ложка не пропала, а мне просто все приснилось. Бывает же такое.

— Кстати, — крикнула Лаврова, — я нашла нож в коридоре. Ты что швырялся им в дверь?

Я окончательно запутался. Мне не хватало воображения. Значит, Мирон Павличко все же был. Или не был? А этот диск-юла? Бред какой-то. Идиотизм. Раздвоение личности. Приснится с перепою. Я взял диск и бросил его в мусорное ведро и решил больше на эту тему не думать. Бог с ним, с Мироном. Потом решу, подумал я.

Кофе мне пришлось молоть самому. День только начинался, а дышать уже было нечем. Вместо привычных туч, на небе сиял голубой простор, и в кухню даже сквозь шторы вползала жара. Месяц май — начало сухого сезона и новых мучений.

Я взглянул на себя в зеркало — морда перекошенная, справа вся синяя, слева — добавилось рассечение над бровью — торчали ниточки швов, сквозь которые проступала запекшаяся кровь, а на губе неизвестно откуда взялась свежая болячка. Оказывается, меня вчера еще и зашивали. Но это были не самые яркие воспоминания. Помню только, что в кабинете врача мы выпили весь медицинский спирт и раздавили какой-то столик, на который уселся Леха. Ну да, чего ему еще делать, этому Лехе?

Я был собою недоволен и не мог понять причину недовольства. Обычно после пьянки я не испытывал ни душевных, ни физических мук. Жизнь казалась такой, какой она есть. Подумаешь какой-то стеклянный столик. Так чего же волноваться? Лаврова уселась смотреть телевизор. А я полез в ванну — слава богу, вода оказалась немного теплее обычного. В этот момент в дверь забарабанили.