Сьюзен Коллинз - Воспламенение

— Китнисс, ты дашь мне втулку? — Вопрос Финника возвращает меня в реальность. Я разрезаю лозу, которая привязывает металлическую втулку к моему поясу, и протягиваю трубку ему.

И в этот момент я слышу крик. Полный страха и боли. Кровь застывает у меня в жилах. Я бросаю втулку, забываю, где я и что вокруг, я только знаю, что я обязана добраться до нее, защитить ее. Я бегу, как сумасшедшая, невзирая на опасности, разрывая лозы и ветви, все, что попадается мне на пути, все, что мешает мне добраться до нее.

Добраться до моей маленькой сестры.

Где она? Что они с ней делают?

— Прим! — выкрикиваю я. — Прим!

В ответ я слышу лишь другой отчаянный крик.

Как она оказалась здесь? Почему она является частью Игр?

Лозы бьют по моему лицу и рукам, а те, что внизу, ловят мои ноги. Но я становлюсь ближе к ней. Ближе. Уже очень близко. Пот течет по моему лицу, он жжет заживающие кислотные раны. Я задыхаюсь, пытаясь вобрать в себя хоть немного горячего, влажного воздуха, в котором, кажется, отсутствует кислород. Прим издает звук, такой потерянный, непоправимый звук, что я даже не могу представить, что они сделали, чтобы вызвать его.

— Прим! — Я прорываюсь сквозь стену зелени на небольшую поляну, и звук повторяется надо мной. Надо мной? Я вскидываю голову. Я отчаянно смотрю на ветви, но ничего не нахожу. — Прим? — говорю я умоляюще. Я слышу ее, но не могу увидеть. Ее следующий вскрик раздается ясно, словно колокольчик, и не может быть никакой ошибки в источнике. Он выходит из уст маленькой черной хохлатой птички, сидящей на ветке приблизительно в десяти футах над моей головой. И затем я понимаю.

Это сойка-говорун.

Я никогда не видела ни одной раньше, я думала, они больше не существуют, мгновение, пока я прислоняюсь к дереву, ощущая острую боль в боку, я исследую ее. Переродок, предшественник, отец. Я представляю в уме пересмешницу, объединяю ее с сойкой-говоруном, и, да, я могу представить, как у них получилась сойка-пересмешница. Здесь нет ничего, кроме птицы, оказавшейся переродком. Ничего, кроме звуков, похожих на голос Прим, вытекающих из ее рта. Я заставляю ее замолчать, пронизывая стрелой ее горло. Птица падает на землю. Я достаю стрелу и скручиваю ей шею, чтобы воздать ей по полной. Затем я выкидываю эту отвратительную вещь в джунгли. Никакая сила голода никогда не заставит меня съесть это.

Это не было реально, убеждаю я себя. Так же, как волки-переродки в том году не были на самом деле мертвыми трибутами. Это только садистская уловка распорядителей Игр.

Финник вваливается на поляну, чтобы найти меня вытирающей свою стрелу мхом.

— Китнисс?

— Все в порядке. Я в порядке, — говорю я. Хотя я вовсе не чувствую себя «в порядке». — Я думала, что услышала свою сестру, но… — Пронзительный вопль обрывает меня. Другой голос, не Прим, возможно, молодой женщины. Я не узнаю его. Но это производит на Финника мгновенный эффект. Его лицо бледнеет, и я могу на самом деле видеть, как его зрачки расширяются от страха. — Финник, подожди, — говорю я, собираясь разубедить его, но он уже убегает. Несется в поисках жертвы, так же не думая, как я искала Прим. — Финник, — зову и зову я, понимая, что он не будет останавливаться и ждать меня, чтобы я дала ему разумное объяснение. Таким образом, все, что я могу сделать, — это следовать за ним.

Не составляет труда выследить его, даже притом, что он двигается очень быстро, потому что он оставляет совершенно очевидный протоптанный след. Но птица по меньшей мере в четверти мили от нас, большая часть этого пути в гору, и к тому времени, когда я достигаю его, я задыхаюсь. Он бегает вокруг гигантского дерева. Ствол, должно быть, четыре фута в диаметре, и ветки не растут даже на высоте двадцати футов. Вопли женщины раздаются откуда-то из-за листвы, но сойку-говоруна не видно. Финник тоже кричит, все повторяя и повторяя:

— Энни! Энни!

Он полностью охвачен паникой, совершенно недостижимый, поэтому я делаю то, что сделала бы, так или иначе. Я взбираюсь на соседнее дерево, нахожу сойку-говоруна и поражаю птицу стрелой. Она падает вниз, приземляясь прямо перед Финником. Он поднимает ее, потихоньку сопоставляя все события, но когда я спускаюсь, чтобы присоединиться к нему, он выглядит еще более отчаянным, чем когда-либо.

— Все нормально, Финник. Это всего лишь сойка-говорун. Они сыграли с нами злую шутку, — объясняю я. — Это не по-настоящему. Это не твоя… Энни.

— Нет, это не Энни. Но это ее голос. Сойки-говоруны подражают тому, что слышат. Где они взяли эти крики, Китнисс? — произносит он.

Я могу почувствовать, как бледнеют мои собственные щеки, когда я понимаю, о чем он.

— О, Финник, ты же не думаешь, что они…

— Да. Думаю. Это именно то, о чем я думаю, — говори он.

Передо мной изображение Прим в белой комнате, привязанной к столу, пока фигуры в масках и халатах выпытывают у нее эти звуки. Где-то они мучают или мучили ее, получая эти звуки. Мои колени подгибаются, и я падаю на землю. Финник пытается сказать мне что-то, но я не слышу его. То, что я слышу, является другой птицей, начинающей кричать где-то вдалеке слева от меня. На сей раз это голос Гейла.

Финник ловит мою руку прежде, чем я смогу сбежать.

— Нет. Это не он. — Он начинает тянуть меня с горы к брегу. — Мы уходим отсюда. — Но голос Гейла полон такой боли, что я не могу удержаться от борьбы, чтобы добраться до него. — Это не он, Китнисс! Это переродок! — кричит Финник на меня. — Ну же! — Он двигает меня вперед, наполовину ведя, наполовину неся, пока я не осознаю то, что он сказал. Он прав, это еще одна сойка-говорун. Я не могу помочь Гейлу, найдя ее. Но это не меняет того факта, что это голос Гейла и где-то, кто-то, когда-то заставил его вот так кричать.

Я прекращаю бороться с Финником и, как в ту ночь с туманом, убегаю от того, чему не могу противостоять. Того, что может причинить мне вред. Только на этот раз ранят мое сердце, а не тело. Это, должно быть, еще одно оружие часов. Четыре часа, полагаю. Когда стрелки доходят до четырех, обезьяны разбегаются по домам, а в игру выступают сойки-говоруны. Финник прав: уйти — это единственное что мы можем сделать. Хотя не будет ничего, что Хеймитч мог бы послать мне и Финнику, чтобы мы оправились от ран, которые нанесли нам птицы.

Я замечаю Пита и Джоанну, стоящих у линии деревьев, и переполняюсь смесью облегчения и гнева. Почему Пит не пришел, чтобы помочь мне? Почему никто не пошел за нами? Даже сейчас он не решается на это, его руки подняты, ладони приложены рупором к губам, но нет слов, доходящих до нас. Почему?

Стена настолько прозрачна, что мы с Финником врезаемся в нее на полном ходу и падаем на землю. Мне повезло. Все самое худшее пришлось на мое плечо, в то время как первый удар достался лицу Финника, и теперь из его носа хлещет кровь. Это то, почему Пит и Джоанна, даже Бити, который, как я вижу, печально качает головой, стоя за ними, не пришли нам на помощь. Невидимый барьер блокирует область перед ними. Это не силовое поле. Мы можем касаться твердой, гладкой поверхности, где угодно. Но нож Пита и топор Джоанны не могут пройти сквозь него. Я даже без проверки знаю, что стена тянется по всему периметру зоны «с четырех до пяти». Что мы пойманы в ловушку, будто крысы, пока не кончится час.