Сьюзен Коллинз - Воспламенение

Есть всего три человека, которым я могу это доверить, начиная с Цинны, моего стилиста. Но из-за моего положения Цинна уже и так может находиться в опасности, и я вовсе не хочу втянуть его в еще большие неприятности из-за тесной связи со мной. Есть еще Пит — мой партнер в этом обмане, но как я начну разговор? «Эй, Пит, помнишь, как я сказала тебе, что вся моя любовь к тебе была лишь фальшивкой? О, отлично! Мне действительно очень надо, чтобы ты забыл об этом и вел себя, как будто безумно влюблен в меня, иначе президент убьет Гейла». Я не могу так поступить. Кроме того, Пит исполнит свою роль великолепно, независимо от того, знает он, что на кону или нет. Остается Хеймитч. Пьяный, эксцентричный, вечно всем недовольный Хеймитч, на которого я только что вылила тазик ледяной воды. Когда он был моим ментором, его обязанностью было поддерживать меня. Остается одна надежда на то, что это все еще его работа.

Я опускаюсь ниже, позволяя воде поглотить все звуки вокруг меня. Мне хотелось бы, чтобы ванна расширилась, и я могла поплавать, как когда-то в жаркие воскресенья в лесу с моим отцом. Те дни были особенно приятными. Мы уходили рано утром, чтобы пройти дальше, чем обычно, глубоко в лес, к маленькому озеру, которое он обнаружил, когда охотился. Я даже не помню, как училась плавать, настолько я была мала, когда он давал мне уроки. Я только помню, как ныряла, кувыркалась и брызгалась. Илистое дно озера было ниже, чем я могла достать ногами. Запах цветов и зелени. Я плавала на спине, глядя на небо, а шум лесов был приглушен водой. Он засовывал водяную птицу, которая гнездилась около берега, в мешок, а я искала яйца среди травы, и оба мы набирали клубеньков китнисс, травы, растущей на мели, именем которой он назвал меня. Вечером, когда мы возвращались домой, мама делала вид, что не узнает меня, настолько я была чистой. И она готовила удивительный обед: жареная утка и клубни китнисс с соусом.

Я никогда не брала Гейла к озеру. Хотя могла. Дорога туда была долгой, но водяные птицы — такая легкая добыча, и это восполняло время, которое можно было бы потратить на охоту. Просто это было место, которым я никогда ни с кем не хотела делиться, это место принадлежало только мне и моему отцу. С тех пор, как закончились Игры, у меня было много свободного времени, и я сходила туда пару раз. Плавание по-прежнему было прекрасным, но в основном пребывание там подавляло меня. За прошедшие пять лет озеро изменилось почти до неузнаваемости.

Даже под водой я могу слышать звуки волнения. Гудение автомобилей, приветственные возгласы, стук закрывающейся двери. Это может означать лишь одно — мое окружение прибыло. Мне хватило времени только быстро вытереться и залезть в одежду, прежде чем моя команда ворвалась в ванную. Никакой частной жизни. Когда дело касается моего тела, у нас нет секретов — у этих троих и меня.

— Китнисс, твои брови! — тут же восклицает Вения. И даже несмотря на то, что надо мной сгустились тучи, я чувствую, как меня душит смех. Ее волосы цвета морской волны уложены так, что они торчат в разные стороны по всему периметру головы. Ее золотые татуировки, расположенные над бровями, сейчас подняты настолько высоко, что я понимаю: я буквально потрясла ее.

Октавия подходит и успокаивающе гладит Вению по спине, она выглядит даже полнее, чем обычно, рядом с худенькой Венией.

— Успокойся, это ты исправишь в мгновение ока. Но вот что мне делать с этими ногтями? — Она берет мою руку и зажимает между своими бледно-зелеными ладонями. Нет, ее кожа теперь не цвета гороха. Она скорее оттенка вечнозеленого растения. Без сомнения, это очередная попытка угнаться за странной изменчивой модой Капитолия. — И правда, Китнисс, тебе стоило оставить мне хоть что-то, с чем я могла бы работать! — вопит Октавия.

Это правда. За прошлые месяцы я обгрызла ногти практически до мяса. Я думала о том, что следовало бы избавиться от этой привычки, но так и не нашла серьезной причины, чтобы сделать это.

— Прости, — бормочу я.

Я действительно не особо размышляла над тем, как мой вид может затронуть мою приготовительную команду.

Флавий приподнимает несколько прядей моих влажных, запутанных волос. Он неодобрительно качает головой, что заставляет его оранжевые кудряшки пружинить в разные стороны.

— Их никто не трогал с того момента, как мы с тобой последний раз виделись? — спрашивает он совершенно серьезно. — Помнишь, мы просили тебя оставить свои волосы в покое?

— Да! — говорю я, радуясь, что могу показать, что не принимаю их просто как должное. — Я имею в виду, я не стриглась. Я действительно помнила об этом.

На самом деле, конечно, я не помнила. Дело в том, что такая потребность просто не возникала. С тех пор, как я приехала, все, что я делала с волосами, это заплетала их в обычную косу, свисающую за спиной.

Кажется, это их успокоило. Они все целуют меня. Затем усаживают на стул в моей спальне и как всегда начинают безостановочно болтать, даже не потрудившись обратить внимание, слушаю я их или нет. В то время как Вения вновь выщипывает мои брови, Октавия делает мне накладные ногти, а Флавий втирает какую-то липкую смесь в мои волосы, я слушаю обо всем, что происходит в Капитолии. Какой фурор произвели Игры, как скучно было с тех пор, как они закончились, как все не могут дождаться, когда я и Пит снова приедем туда по окончанию Тура Победителей. А после этого останется не так много времени, прежде чем Капитолий начнет подготовку к Двадцатипятилетию Подавления.

— Разве это не захватывающе?

— Разве ты не счастливица?

— На следующий же год после того, как ты победила, ты станешь ментором на Двадцатипятилетии Подавления.

Их слова перекрываются туманом волнения.

— Да, конечно, — говорю я безразлично. Что еще я могу сделать? В обычном-то году быть ментором трибута — это кошмар. Я не могу ходить в школу теперь, не задаваясь каждый раз вопросом, кого же из этих детей мне предстоит тренировать. Но еще хуже то, что это будут Семьдесят Пятые Голодные Игры, что означает, что это Двадцатипятилетие Подавления. Они проводятся раз в двадцать пять лет, отмечая годовщину разгрома дистриктов с невероятными празднованиями, и для особой забавы — с некоторыми изменениями в правилах для трибутов. Конечно, я за свою жизнь ни одного еще не видела. Но в школе я слышала, что на втором Двадцатипятилетии Подавления Капитолий потребовал, чтобы трибутов на арене было в два раза больше, чем обычно. Учителя особо не вдавались в детали, что странно, потому что это как раз был тот год, когда трибут из Дистрикта-12 — Хеймитч Эбернети — получил корону.

— Хеймитчу следует быть готовым к большому вниманию к его персоне! — взвизгивает Октавия.

Хеймитч никогда не рассказывал мне о собственном опыте, полученном на арене. А я никогда не спрашивала. И если я когда-то и видела те Игры в повторных показах, я была слишком мала, чтобы помнить это. Но Капитолий напомнит ему в этом году. В некотором смысле это даже хорошо, что мы с Питом будем менторами во время Двадцатипятилетия Подавления, потому что, могу поспорить, если вы поставите на Хеймитча, вы проиграете.