Грэм Макнилл - Фулгрим

— Нет.

— Так вот, хоть я и не был в Храме Лаэра, но по услышанным описаниям могу сказать, что «Ла Венице» превращается в его точную копию. И происходит это, похоже, по приказу Фулгрима.

— Но с чего бы лорду Фулгриму воссоздавать храм, и, что вдвойне недопустимо, ксеноситский храм на борту Имперского корабля? Корабля, что носит имя Императора?

— Спроси его. Ты же лорд-коммандер, это твое право, — посоветовал Соломон.

— Так и сделаю, причем как можно скорее. Правда, я все ещё не верю в эту твою идею насчет какой-то заразы с Лаэра. И при чем здесь всё-таки Храм?

— Может, как раз при том, что это Храм?

Веспасиан скептически взглянул на Второго Капитана.

— То есть, ты хочешь сказать, что какая-то «силаю их «богов» могла повлиять на наших воинов? Извини, но я не желаю говорить здесь о подобной варварской чепухе. Это оскорбит павших героев Империума, отдавших свои жизни за то, чтобы человечество навсегда избавилось от предрассудков и страхов перед несуществующим.

— Нет, нет, — тут же отступил Деметер. — Я вовсе не имел в виду никаких богов, но ведь все мы знаем о том, что порой из варпа, сквозь Врата Эмпиреев, в наш мир прорывается… нечто. Храм мог оказаться местом, где граница между реальностью и варпом тоньше обычной, и разложение, долгие века поражавшее лаэран, охватило наших братьев.

Воины, не сговариваясь, посмотрели друг другу в глаза и увидели там чувство, прежде неведомое Астартес — сомнение. Прошло несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем Веспасиан наконец решился:

— Если… ЕСЛИ ты прав, то что же нам делать?

— Не знаю, — скрежетнул зубами Соломон. — Поговори с лордом Фулгримом, ещё раз прошу.

— Я же сказал, что попробую. Что ты собираешься предпринять?

Деметер кисло улыбнулся:

— Останусь твердым, неколебимым, и буду хранить честь Десантника, что бы не происходило вокруг.

— Не самый лучший план.

— Всё, что нам осталось.

Серена д’Ангелус с восхищением смотрела на то, как быстро и виртуозно её друзья-Летописцы перестраивают «Ла Венице». Великолепные яркие краски на стенах, чудесная музыка, проникающая прямо в сердце, минуя разум — как же изменился этот когда-то серый и угрюмый зал! У художницы просто перехватило дыхание, когда она поняла, сколько великих мастеров сейчас трудится над «Маленькой Венецией».

Только здесь, в окружении работ истинных гениев Серена осознала, насколько пока ещё примитивны и смехотворны её собственные картины, и как мелок её талант, если таковой вообще существует. Висящие в студии недописанные грандиозные портреты Лорда Фулгрима и Капитана Люция уже который день мучили художницу, она никак не могла достичь в них совершенства. Каждый раз, видя, какие прекрасные, недостижимо превосходящие обычных людей создания позируют ей — а она не может перенести их красоту на холст — Серена испытывала безумный, жгучий стыд и ненависть к самой себе. Успокоиться в такие минуты она могла, лишь взяв в руки тот самый нож…

Нежную кожу Серены покрывала пугающая сетка застарелых и свежих порезов. Она уже и не вспомнила бы, какой из них нанесла себе в очередном припадке самоуничижения — ведь иногда художница просто нуждалась в собственной крови ради смешения очередной порции красок.

Но все жертвы оставались напрасными — каждый порез лишь ненадолго давал ей вдохновение, уходившее вместе со жгучей болью и свертывающимися каплями крови. Девушка не находила себе места, её страдающий разум заполнили кошмары — она поминутно представляла себе, как говорит Люцию или Лорду Фулгриму, что не сумела закончить их портреты к Маравилье… Или, хуже того, вдруг ей удастся успеть в срок, но итог разочарует их? О нет, тогда её поднимут на смех, все начнут перешептываться, что талант Серены д’Ангелус угасает, что пора бы подумать о новом художнике в Экспедиции, а эту бездарь с позором отослать на Терру!

Закрыв глаза, Серена обратилась к воспоминаниям о Храмовом Атолле, пытаясь представить ту восхитительную игру света и переливы красок, что так поразили её в тот незабываемый миг. Увы, они вновь остались неуловимыми, танцующими за гранью людского восприятия.

Так же, как и на палитрах, бесчисленных палитрах, изломанных в щепки и разбросанных на полу её студии. Уже давно художница поняла, что одной её крови недостаточно для смешения красок, способных хотя бы отчасти передать великолепие Храмового убранства. Тогда Серена с головой бросилась в «творческий поиск», используя все более и более странные ингредиенты, почти все из которых были частью её самой.

Слёзы — «белый светящийся», менструальная кровь — «красный огненный», испражнения и рвотная желчь — всевозможные темные оттенки.

Прежде она и представить себе не могла, сколько красок таится в человеческом теле, и, каждый раз, когда на палитре возникал невиданный прежде цвет, Серена испытывала наслаждение, равного которому в её жизни не бывало. Всего лишь пару месяцев тому назад она и не помышляла о том, что подобное возможно, но теперь художница жила лишь ради нового глотка бесконечности, новой порции наслаждений, восхождения на новую ступень восприятия красоты мира. Жаль, что страсть эта быстро проходила, и уже через несколько часов, редко — дней, Серена вновь оказывалась наедине с неоконченными портретами и опустошенным разумом.

Пару часов назад в очередном приступе меланхолии девушка уничтожила ещё один этюд. Треск сломанного мольберта, хруст разрываемого холста и боль, испытанная, когда она сломала себе ногти и разбила в кровь кулаки, пытаясь забыться, подарили ей мимолетное наслаждение, улетучившееся через пару секунд.

Серена поняла, что отдала всю себя этим картинам, обескровив плоть и подойдя к пределу ощущений, которые способен выдержать человеческий разум. Выхода не было, но тут, словно из ниоткуда, явилось решение.

Войдя в «Маленькую Венецию», художница прямиком направилась к барной стойке. Несмотря на позднее время по корабельным часам, там, как всегда, сидело несколько Летописцев, явно решивших досидеть до того момента, когда кто-нибудь сжалится над ними и разнесет по каютам. Кое-кто из них выглядел вполне симпатично, но Серена быстро прошла мимо, выбирая того, кто ни в коем случае, на взгляд окружающих, не мог бы ей понравиться.

Девушка нервно провела рукой по своим длинным волосам, утратившим обычный блеск и густоту. Впрочем, сегодня она хотя бы причесалась, так что смотреть на неё было почти приятно. Внимательно обведя глазами столики, Серена улыбнулась, заметив в дальнем углу Леопольда Кадмуса, уединившегося с бутылкой какого-то темного пойла.

Пробравшись между столиков, художница подсела к Леопольду. Тот сперва с подозрением взглянул на незваного гостя, но увидев, что это девушка, тут же расцвел. Это было неудивительно, учитывая тот «огромный» успех, которым Леопольд пользовался у противоположного пола, а также крайне открытое платье, выбранное Сереной, и висящий на шее огромный кулон, призывно покачивающийся в ложбинке между грудей. Кадмус немедленно клюнул и уставился красными глазками прямо в вырез.