Уильям Форсчен - Реванш императора

— Вы уверены, что вам действительно хочется снова пережить горечь поражения?

Гримаса боли и гнева перекосила на миг черты лица императора. Он перегнулся в седле и наклонился к уху Ярослава.

— Но мы же оба знаем, что все это не по-настоящему, — прошептал он.

Улыбка вновь заиграла на губах Наполеона. Он ненадолго задумался, а потом продолжал:

— С другой стороны, кто может судить, что есть реальность и что есть иллюзия? Что касается меня, то я предпочитаю оставить подобные вопросы на рассмотрение философов. Вроде вас.

Ярослав бросил взгляд мимо Наполеона на пехотную дивизию, построенную в наступательном порядке. Развевались на ветру знамена, сверкали на солнце примкнутые штыки, свистели пролетавшие над рядами солдат неприятельские ядра. Зрелище было великолепным и настолько завораживающим, что он с трудом заставлял себя сохранять трезвый взгляд и не поддаваться нараставшему азарту.

— Вы сражаетесь против машины, — медленно произнес Ярослав, как бы рассуждая вслух в попытке упорядочить свое понимание происходящего. — Она обладает способностью просчитать до мелочей любой возможный вариант, предусмотреть ответ на любой ваш ход. Ее электронный мозг в мгновение ока может оценить шансы сторон с точностью до двенадцатого знака после запятой. Вы отдаете себе отчет, что победить ее очень трудно, практически невозможно?

На губах императора мелькнула снисходительная усмешка.

— Все это мне известно, друг мой, но эти солдаты, — указал он на готовившийся к наступлению корпус д'Эрлона, — далеко не те шахматные фигурки, которыми мы играли с «Веллингтоном» на балконе. В настоящем сражении мало обычного расчета и формальной логики. Здесь побеждает тот, кто первым почувствует, что настал момент для решающего удара. Можно называть это интуицией или вдохновением, суть не в этом. Просто я хочу, чтобы вы поняли одно: в таких играх руководствуются высшей логикой, которая недоступна ни одной машине. Смею вас уверить, что на этот раз «Веллингтону» будет противостоять не дилетант, впервые севший за доску, а настоящий гроссмейстер. И я заставлю «железного герцога» признать поражение!

Упавшее в нескольких шагах от них ядро окатило их мокрым душем из жидкой грязи.

— По-моему, «Веллингтон» нарочно целит именно в меня, — обиженно проворчал император. — Вы не находите, что такое поведение просто неспортивно с его стороны? — Он тронул коня и легкой рысью направился дальше; Ярослав и гусар-поводырь последовали за ним.

— А вам не кажется, сир, — заметил историк, стараясь одновременно удержаться в седле и продолжать начатый разговор, — что все ваши замыслы тут же становятся известны противнику? Ведь машина Древних с легкостью может читать наши мысли.

— Джентльмен никогда так не поступит, — убежденно сказал Наполеон — А «Веллингтон», что ни говори, прежде всего самый что ни на есть настоящий английский джентльмен. Вдобавок сами посудите, зачем ему это делать? Тогда игра потеряет всякий интерес. Какой смысл играть, наперёд зная ходы соперника? Это ведь то же самое, что играть с самим собой. Нет, друг мой, раз уж «герцог» превратил иллюзию в реальность ради собственной прихоти, ему ничего не остается, кроме как действовать по законам этой реальности.

Он покосился на спутника с лукавой усмешкой.

— Честно говоря, я думаю, он все это затеял исключительно от скуки. Он обладает властью и могуществом, с помощью которых способен сотворить или уничтожить Вселенную. — Император драматическим жестом простер вверх руку; Ярослав автоматически поднял голову и только тогда вспомнил, где, собственно, они находятся. — За миллионы лет ему, должно быть, смертельно надоела эта Сфера и все, что с ней связано. Ему захотелось чего-то новенького, неожиданного, непредсказуемого. И он выбрал меня. Что ж, постараюсь оправдать его ожидания. Он умолк, пристально глядя на ученого и словно взвешивая, стоит ли продолжать.

— Когда же я одержу победу, вы сами составите договор о капитуляции, в который можете включить любые требования, в том числе те приборы или механизмы, за которыми вы сюда пожаловали. Надеюсь, таким образом я смогу хоть немного отблагодарить всех вас за тот подарок, что вы мне сделали, вернув к настоящей жизни.

Вражеское ядро врезалось в самый центр полкового каре. Сразу несколько солдат свалились замертво. Наполеон едва удостоил взглядом кучу окровавленных тел.

Через несколько шагов он придержал коня и повернулся к историку.

— Сейчас вы наверняка считаете меня бессердечным истуканом, — заговорил он с неожиданной горечью. — Что ж, вы имеете на то основания. Но запомните, Ярослав, одну простую истину, которую мне пришлось выстрадать: тот полководец, который слишком любит своих солдат, всегда обречен на поражение! А еще, — добавил он, понизив голос, — он обречен на безумие. Благодарение Богу, сегодня я могу позволить себе не думать об их страданиях, когда посылаю на смерть.

В последних словах императора была определенная логика, но как бы ни старался он уверить себя в иллюзорности мучений раненых и умирающих бойцов, на каждом шагу встречались факты, свидетельствовавшие о противном. Взять хотя бы того солдатика, который сидел на сырой земле, положив на колени голову убитого товарища, и скорбно раскачивался над его неподвижным телом. Черты лица пехотинца были расплывчаты и невыразительны, однако и на нем легко было прочесть глубокую скорбь и сожаление о павшем друге.

Достигнув вершины небольшого пригорка, Наполеон потребовал подзорную трубу, нетерпеливо раздвинул ее и направил на вражеские позиции.

— Они переправляют часть резервов на противоположный склон холма, — воскликнул он. — Точь-в-точь как в прошлый раз. Хорошо, очень хорошо! Это значит, что наша артиллерия наносит противнику слишком большой ущерб. А через полчаса они еще и не так запоют. К тому времени земля подсохнет, и я смогу подвинуть орудия поближе.

Только сейчас Ярослав сообразил, что ему становится жарко. Посмотрев на небо, он убедился, что искусственное солнце уже сияет в полную силу. Заодно он заметил еще один любопытный факт: их звездолет завис над ними, правда, несколько в стороне, на высоте около километра.

С неожиданной завистью он подумал, какой замечательный спектакль разыгрывается сейчас на головизионных экранах в кают-компании, причем зрители, в отличие от него, не рискуют ничем. Он вдруг вспомнил, как когда-то они с Элдином вот так же сидели вдвоем у экрана монитора, потягивали что-нибудь прохладительное или горячительное из хрустального бокала и лениво обсуждали перипетии схватки каких-нибудь диких племен на примитивной планете, которую они же и организовали для развлечения своих хозяев-кохов. Сегодня он сам как бы очутился на месте тех несчастных дикарей, но, как и они, не в силах был что-либо изменить в ходе событий.