Андрей Уланов - Автоматная баллада

— Нет.

— В самом деле?

— Шесть лет, — сказал Вик. — Я сделал первый в своей жизни по-настоящему самостоятельный выбор. И представь себе, совершенно не жалею об этом и до сих пор не считаю его ошибочным.

— А сколько ещё «выборов» ты сделал за эти годы? — резко спросил Старик. — Каждый раз, когда решал — жить или умирать людям по ту сторону прицела… что ты выбирал? Смерть, смерть, смерть…

— Жизнь для других.

— Опять… доморощенный Робин Гуд.

— Тогда уж Гай Гисборн, — возразил Швейцарец. — Мне всегда больше импонировал ноттингемский шериф, нежели его противник, разве ты забыл? А насчёт «кто дал мне право решать»… да ты же мне его и дал, научив стрелять. Вернее, так: ты научил меня пользоваться оружием, а уж оно дало мне право решать!

— Тварь я дрожащая или право имею…

— Да при чём тут Раскольников?!

Тайна вцепилась в подлокотники, старательно пытаясь как можно глубже вжаться в спинку стула. Получалось неважно — спинка была деревянная и очень твёрдая.

Они ведь не убьют друг друга, мысленно твердила она, просто спорят, ну подумаешь, два мужика поспорили за столом, ну поругаются чуток и наутро всё забудут… ох, боже-боже-боже, почему же мне так страшно?

— Ты сделал из меня того… то, что я есть, — Швейцарец сбавил тон, но лишь немного. — Больше некому. Ты привёл меня на путь оружия.

— Путь оружия — это смерть. Потому что оружие убивает.

— Угу. Развивая твою мысль до логического финала, приходим к выводу, что жизнь — это тоже смерть: ведь от неё умирают!

— Разве, — тихо произнёс Старик, — я учил тебя только лишь стрелять? Впрочем… похоже, научить тебя думать мне так и не удалось.

— Задумавшихся убивают первыми — разве это не твои собственные слова?

— Потому что думать надо раньше, чем наступит время пуль.

— А оно теперь всегда и везде!

И стало тихо. Настолько тихо, что Тайне даже не составило большого труда перебороть свой страх. Продолжать вслушиваться в эту жуткую тишину казалось ей куда страшнее, чем сказать…

— Я только хочу сказать, — начала она. Собственный голос звучал словно бы откуда-то издалека, причём как-то неправильно, непривычно. — Я только хочу поблагодарить вас, — обратилась она к Старику, — за то, что вы сделали его именно таким. Потому что спасти меня мог лишь он, и никто иной. Он это сделал, и теперь я здесь, а иначе меня б уже не было среди живых.

Старик устало вздохнул.

— Виктор мог стать кем угодно, — с грустью произнёс он. — А выбрал…

— Я выбрал ту работу, — спокойно ответил Швейцарец, — которую всё равно должен кто-то делать. И навряд ли этот «кто-то» мог быть лучше твоего ученика.

На первый взгляд ничем особенным этот дом не выделялся. Выбитые стёкла, дыры в крыше, сквозь которые виднеются обгоревшие балки, сорванная с петель дверь подъезда, и на закуску — наполовину обвалившаяся северо-восточная стена.

Однако Анну это печальное зрелище ничуть не смутило — она решительно шагнула в подъезд и…

— Ну, помоги же…

Ключ в замке провернулся нормально — видимо, смазки напоследок ему не пожалели. В отличие от петель тяжеленной стальной плиты, исключительно по недоразумению вообразившей себя дверью в подвал.

— Не, так дело не пойдёт.

Шемяка, разминая плечо, задумчиво глядел на результат их с Анной соединённых усилий — почти сантиметр отвоеванного проёма.

— Тут лом нужен. И кувалда.

— Ещё скажи — домкрат с автогеном! — фыркнула девушка.

— Лом точно нужен, — Айсман вздохнул. — Не Сашку же мне туда вставлять.

«Ага, ну как же, — подумал я, — щас, три раза! Только попробуй, я тебя самого вставлю и так погну, что башенным краном обратно не отогнёшь!»

— Кажется, — сказала Анна, — снаружи обломок плиты с арматурой валялся. Не лом, но…

— Тащи.

Основной проблемой было на редкость неудачное расположение двери сбоку от лестницы. Так, что и не разбежаться для толкового удара ногой — и одновременно слишком далеко до стены, чтобы упереться спиной.

— А что, если… — начал Шемяка, и в этот миг снаружи коротко простучала Эмма.

Нет!

«Продержись чуть-чуть!» — мысленно крикнул я, вылетая из подъезда едва ли не раньше Сергея. Приземление, перекат, выход на стойку с колена… Кто? Где?

— Ты чего?

— Ты стреляла?

— Да, — растерянно кивнула девушка, — бетон расколоть, иначе арматурину достать не получалось.

Не будь я на ремне — валяться бы мне сейчас в луже…

— Твою растакую мать! — Сергей произнёс это, что называется, с чувством и расстановкой. — Подруга, тебе что, патроны девать ну совершенно некуда? Или захотелось проверить, кто на звуки выстрелов сбежится?

— Чем орать, лучше бы вторую железяку довыломать помог.

Побагровевший от злости Шемяка перекинул меня на спину и р-раз — что значит адреналин в крови! — выдрал здоровенный железный прут с нарочитой лёгкостью, словно из болотной жижи тянул, а не из бетона.

— Перчатки, млин…

— Давай быстрее!

Быстро, разумеется, не получилось — в дверных тисках арматурные пруты гнулись, едва успев отвоевать миллиметр-другой, их приходилось разгибать едва ли не после каждого нажима. В третий раз Шемяка сообразил, что разгибать совершенно необязательно на полу, это вполне можно делать и в процессе открывания. А в самом начале четвёртой попытки арматурина с оглушительным треском лопнула в месте перегиба, и улетевший на лестницу Айсман едва не размазал меня по ступенькам. Пришлось осторожничать — в итоге пространство, достаточное для протаскивания человека и маслёнки, было «потом и матом», а точнее, поочередными усилиями, добыто минут через пятнадцать после Эмминой стрельбы. На которую так никто и не явился — хоть в чём-то повезло.

— Даже как-то боязно закрывать её.

В бледном свете полусдохшего фонарика Шемяка был похож сейчас на жертву атомной бомбежки: весь в штукатурке и ржавчине с кровавым отпечатком на лбу — след неудачного нажима, — со сдвинутым куда-то в район затылка респиратором… да-а, при виде такого любая крыса в обморок шлёпнется. Анна, однако, падать не спешила — во-первых, сама выглядела не лучше, а во-вторых, всё же не крыса.

— Нормально всё будет. Пошли.

— Момент…

Факел из древней занавески был не ахти какой, но и он светил на порядок ярче самодельных батареек. Правда, батарейки не коптили…

— Ты сказала, их было четверо?

— Сразу после войны — да. Михаил Дмитриевич, его жена… точнее, настоящая жена у него была до войны в Москве, а с Людмилой они просто работали вместе… и как жена она ему стала через несколько лет. И ещё двое учёных.

— Двое мужчин?

— Да.

— Три мужика на одну бабу, — Шемяка приподнял факел, высветив длинную доску под самым потолком. Книжная полка, заставленная по всей длине, в два ряда и отнюдь не всякими Дюма с Пушкиным — половина корешков так вообще на иностранном надписана. — Взрывоопасная смесь.