Рейнольд Май - Дело Альбатроса

– Жёлтый-три, есть контакт.

Это был обер-лейтенант Кармен в своем «Уорхаммере», на крайнем правом фланге боевой линии. Это означало, что и Джексон также в любой момент мог увидеть врага. Короткий взгляд на основной экран подтвердил, что танки ожидают за ближайшией возвышенностью. Если бы это были боевые мехи – он бы давно уже обнаружил их, но плоские корпуса танков позволили им дольше оставаться незамеченными.

Жёлтый-четыре, контакт.

Жёлтый-два, контакт.

Второй «Уорхаммер» его командного звена и «Мародёр». Отлично.

– Жёлтый-один, подтверждаю контакт.

Танковая рота, выстроенная для классического боя: в шахматном порядке в две линии, так что задние машины могут стрелять в промежутки между передними. Но их орудия оставались немы.

Обадию Джексона это совершенно не удивило. Без сомнения, экипажи танков были немало впечатлены страшной мощью, оказавшейся перед ними. Наверное, одной его машины хватило бы, чтобы серьезно подпортить планы им и их «архонету», не говоря уже о полном звене. Солдаты в танках, скорее всего, подсчитывали свои шансы на выживание и боролись с икотой. Джексон включил наведение на цель и направил перекрестие прицела встроенного в правую руку ПНЯ на «Демона» в центре передней линии. Графический символ вспыхнул желтым и знакомый звук колокольчика подтвердил захват цели. Теперь ему оставалось лишь нажать на спуск, чтобы оружие выплюнуло мощную рукотворную молнию, которая уничтожит ствол га-уссовки на танковой башне.

Он спокойно рассматривал противников. До сих пор ни один из танков не взял его на прицел и пока сенсоры не предупредили его об этом – у него было время. Не было никакой причины стрелять первым. В конце концов, Лиранское Содружество снова вело войну и даже если речь шла не о мехах – боевые машины, стоящие перед ним, также были военным имуществом, которое не следовало уничтожать без серьезного повода.

Раскраска соответствует полевому стандарту. По бокам боевой башни – белая цифра 12, на борту – трехструнная лира. Похоже, это был символ «Свободных бригад» Делкорда. Как бы там ни было, этот человек знал свою историю и выбрал для себя старый герб Лиранского Содружества. При этом ни один танк не нёс на себе штайнеровский кулак. Джексон раздраженно нахмурился. Значит, в самом деле предатели.

Командир двенадцатой Свободной бригады – мехам дома Штайнеров, – голос, раздающий ся в наушниках нейрошлема, звучал на удивление спокойно для того, кто должен был сдавать ся явно превосходящим силам, – Мы готовы принять вашу капитуляцию. Деактивируйте свое оружие и выключите реакторы мехов.

Чего-чего?! – Джексон не поверил собственным ушам. – Капитуляцию? Вам что, кто-то мозги высосал? Если ВЫ не сдадитесь сию секунду, мы вас с дерьмом смешаем!

В самом деле? – отозвался презрительный голос командира противника, в то время как его рота начала медленное отступление. – Так подойдите поближе!

Джексон положил левую руку на рычаг и неспешно двинул его вперед. Поближе? Да он превратит танк этого выскочки в кашу!

Восьмидесятитонный мех двинулся вперед. Огромная левая нога поднялась и кокпит, как обычно, немного наклонился. Но угол наклона, вместо того, чтобы вернуться к привычному равновесию, вдруг стал увеличиваться. Из корпуса послышалось завывание гироскопа. Джексон потянулся к управлению и перенес вес меха направо, отправляя через нейрошлем команды огромному стабилизатору, спрятанному глубоко в недрах двенадцатиметрового гиганта. Эта система была сердцем мех-технологии, более важной даже, чем термоядерный реактор, который снабжал боевой колосс энергией, необходимой его системам – прежде всего, оружию. Именно гироскоп позволял удерживать всю эту движущуюся стальную массу в вертикальном положении. Необходимую компенсацию, уравновешивающую импульсы, возникающие при движении, обеспечивал нейрошлем. Это чудо современной техники соединяло естественное чувство равновесия пилота через высокоскоростной компьютер с гироскопом.

А теперь эта связь, похоже, оказалась вдруг прерванной. Гауптман Джексон не чувствовал ни малейшего отзыва. Вместо того, чтобы управлять своим мехом, как продолжением самого себя, он внезапно ощутил, что сидит на верхушке пятиэтажного штабеля коробок, который раскачивается от порыва ветра. Нажатие на рычаги управления оказалось слишком сильным. Мех на мгновение выпрямился – только затем, чтобы завалиться в противоположном направлении.

На экране Джексон видел, как другие мехи ковыляли, раскачиваясь, по полю, словно компания завзятых выпивох. Из динамика послышались переполошенные голоса его людей.

Господин гауптман, у меня нет никакого… вуууаааах!

Жёлтый-два, у меня отказал нейрошлем!

Осторожно!

Отчаянно пытаясь удержать «Таг» в равновесии, Джексон случайно нажал на спуск ПНЯ правой руки. Искусственная молния с треском вырвалась из ствола, укрепленного на беспорядочно машущей в воздухе конечности и пролетела всего лишь в метре от кабины «Мародёра».

– Не стрелять! – заорал он в микрофон, услышав грохот других выстрелов, – Пока мы не можем контролировать движения…

Больше он ничего не успел сказать. Удар сзади лишил качающийся мех последних крох устойчивости. Штурмовая машина наклонилась слишком далеко вперед и под оглушительный визг стабилизатора «Таг» рухнул на землю.

Удар был такой силы, какая возникает только когда восемьдесят тонн стали падают с высоты в двенадцать метров. Пайчендорфские поля задрожали и Джексон с болью понял, что это землетрясение еще более усложнило его товарищам задачу удержать свои машины в вертикальном положении – насколько он вообще мог в этот момент о чем-то думать, беспомощно вися в мотающихся ремнях безопасности. Они удержали его от удара о пульт управления. Потом его отбросило назад и он ударился нейрошлемом о спинку пилотского кресла. В глазах потемнело.

Когда он снова пришел в себя и взглянул на экран, прямо в лицо его смотрело отверстие ствола гауссовой пушки. Электрические разряды потрескивали и вспыхивали на магнитных катушках ствола, готовые разогнать железо-никелевый снаряд до сверхзвуковой скорости.

– Могу ли я считать это капитуляцией? – голос в наушниках был до отвращения вежлив.

Люк, ведущий в коридор, открылся с громким лязгом и внутрь вошла Масако. В отличии от Антонеллы, все еще одетой в легкое боевое снаряжение, она успела раздеться до тоненькой блузки и трусиков. В правой руке у нее была спортивная сумка, которой она с энтузиазмом размахивала – предположительно, вся остальная ее одежда находилась именно там. Антонелла осмотрела коллегу и, если бы она придавала большее значение внешней привлекательности, то, скорее всего, позавидовала бы. Масако вполне могла сделать карьеру в качестве фотомодели. Скорее всего, она это тоже знала, но свою красоту особенно не подчеркивала и явно сознавала, что подобные соблазны не имеют цены для женщины, торчащей в кабине многотонного монстра, состоящего из подвижной композитной стали и миомеров. Об этом говорила хотя бы её прическа. Без особых сожалений она выбрила длинные волосы на том месте, где сенсоры обратной связи нейрошлема прилегали к макушке. Масако помахала рукой и улыбнулась.