Андрей Марченко - Литерный эшелон

Словно на уроке гимнастики Андрей кувыркнулся через голову назад, вскочил на ноги, в низкую стойку. Тарабрина-Шлатгауэр тоже поднялась на ноги. В ней осталось мало от той женщины, с которой Данилин целовался несколько часов назад. Меж этими женщинами разрыв был столь же значителен, как между домашней мягкой кошечкой и рысью…

Мелькнуло в голове: в училище Данилин боксировал лучше всех на курсе, отправлял в нокаут даже старших года на два. Но Шлатгауэр не только не была нокаутирована – она только махнула головой. Смахнула удар с лица, как некоторые пытаются смахнуть усталость. Потом, конечно, на месте удара останется синяк. Если это «потом», разумеется, наступит.

Они закружили по комнате. Андрей не тешил себя мыслью, что перед ним женщина, слабый пол. Напротив, в голове проносилось, что женщины живучи словно кошки, и их поведение лежит вне плоскости мужской логики.

Будто на тренировке обменялись ударами, оценивая защиту и умения друг друга. Дрались без слов, берегли дыхание.

И вдруг докторесса крутнулась волчком, и с разворота ударила ногой, целя в подбородок Андрею. Юбки несколько скрыли направление удара. Но Данилин поставил блок, ушел вниз, ударил почти футбольным подкатом, сам бросился в ноги докторессе.

И Мария Христофоровна не удержалась на ногах. Падая, схватилась за то, что подвернулось под руку – этим оказался резистор, установленный в передатчике.

Был бы это аппарат конструкции российской, то, вероятно, докторесса вырвала бы элемент с мясом. Но это был немецкий «Сименс-Гальски», сработанный на немецкую совесть. Электрический ток пронзил тело докторессы молнией, мышцы на руке свело, они еще крепче сжали горячий резистор.

В глазах плясали брызги электричества, безумие и мольба. Андрей понимал: чтоб спасти докторессу достаточно отключить генератор. Но вместо того Данилин перевел дыхание, затем пошел в коридор, долго искал по углам свой револьвер.

Когда вернулся в зал, Мария Федоровна была уже мертва.

Глаза ее заволокло туманной дымкой, хотя мышцы мертвой женщины еще трясло под воздействием электричества.

Андрей заглушил генератор, перекрыв подачу топлива. Мотор капризно фыркнул и заглох, гальваническое подобие жизни прекратилось, тело обмякло, осело на пол. Андрей осмотрел поле недавней битвы. Взглянул на убитую, на ее губы, в которые совсем недавно целовал. Ожидал, что тоска, словно поздняя осень, подкатит к сердцу, сожмет его в своих объятиях.

Ничего подобного.

Смерть не сделала Марию Христофоровну краше. Лицо замерло в жуткой гримасе, словно покойница хотела передразнить всех паяцев мира разом. Губы перекосило в две неприличные линии. Из опаленных волос шел совершенно неприятный дым.

К трупу у пианино Андрей не испытывал совершенно никаких чувств.

Так и не спрятав «Наган» в кобуру, Данилин побрел по спящему городу.

В крови, с револьвером в руке Андрей выбрался все же к центру города. Прошелся мимо дома градоначальника. Дошел до почтамта. В комнате телеграфиста на втором этаже мутно светился огонек от лампадки.

Данилин сперва постучал в дверь рукой. Получилось не очень громко, поэтому пришлось добавить пару ударов рукоятью «Нагана».

Очень скоро наверху зажегся огонек, на лестнице послышались шаги.

– Кто?.. – спросил телеграфист.

– Кто-кто! Дед Пихто!

Как ни странно, это объяснение вполне устроило телеграфиста. Но человек на пороге его дома испугал: был он оборван, в крови и с оружием в руках. Чуть запоздало телеграфист попытался захлопнуть дверь. Но поздно: Данилин успел подставить ногу. Тяжелая дубовая дверь больно ударила по ноге, однако Андрей предпочел этого не замечать.

Вместо этого сказал:

– Мне нужен прямой провод с Санкт-Петеребургом. Телеграфный адрес: «Лукулл».

Телеграфист кивнул: споры с вооруженными людьми в его правила не входили.

Еще через полтора часа Шульга растолкал спящего Грабе.

– Аркадий Петрович, срочная депеша от Данилина из Петербурга…

– Из Петербурга? Что за чушь? Как он там очутился?

Шульга подал полученную телеграмму, стал услужливо подсвечивать карманным электрическим фонариком.

– А что это вас понесло работать в столь поздний час…

– Бессонница-с… Играю по переписке в шахматы с дежурным радистом в Петербурге.

– Это, конечно, не оговорено инструкциями…

– К моему сожалению… Я виноват…

Грабе улыбнулся, но секундой позже улыбку смело с лица:

– Что-о-о?.. Сообщение принято шифром?..

– Так точно. Согласно инструкции – по кодовой книге…

– Хоть это радует. Сабурова будить! Пусть готовит свою адскую машину к вылету! Евграф Петрович пусть тоже просыпается.

Через полчаса дирижабль отдал швартовый, завел двигателя и через ночь ушел на юг.

На самом рассвете над городом прошел дирижабль. Но с юго-востока дул бора, потому Сабуров повел аппарат на луг, насколько смог – довел скорость до нуля. Затем, сбросив штормтрап, предложил Грабе:

– Прошу…

Тот мыслил о чем-то другом и ответил не задумываясь:

– Только после вас…

– Ни в коем разе. Я – капитан этого корабля. Я всегда буду уходить с него последним.

Уже на лугу Сабуров помахал рукой дирижаблю. Дежурный офицер заложил над спящим городом разворот и ушел к лагерю.

Грабе и Сабуров побрели к городу. Данилин ждал их у почты, сжимая в руке «Наган».

– Вот такие дела, господа, – подытожил Грабе.

Все, присутствующие в комнате кивнули. У Данилина кивок получился самым вялым, едва заметным. Адреналин в крови растворялся, все явственней становилась боль от царапин на лице, синяка на затылке. Саднил ожог на запястье руки. Болела нога, по которой телеграфист ударил дверью. Китель стал дубовым из-за впитавшегося сахара. Его следовало бы постирать. И безумно хотелось спать.

Пахом молчал. Был он будто погружен в свои глубокие мысли. А, вероятно, просто делал вид, что все это – не его дело. В прошлом году ему руку разодрал медведь. Тарабрина почистила загноившеюся рану, зашила ее и угостила Пахома чаркой спирта. Неужели такой человек может быть плохим? Шпионом?.. Это решительно не укладывалось в голове Пахома.

В соседней комнате уже совсем окоченел труп докторессы. Пахом пытался прикрыть мутные глаза покойницы, но ее веки не поддавались. Пришлось положить на глаза два медных пятака.

Меж тем, Попов как спец по шпионским пакостям и мерзостям уже провел на скорую руку обыск.

– Такие дела, господа… – повторил Грабе. – А наш юнкер – молодец. Голыми руками завалил германского шпиона… Такое редко бывает. Чаще – наоборот. А я вот… Господа, это моя вина! Я мог бы догадаться! Пригрел на сердце змею! Я ведь когда-то был молодым идиотом… Молодость ушла… А идиотизм, выходит, остался… И что прикажите мне теперь делать?..