Александр Сивинских - Имя нам – Легион

А повернуться я не мог. И не только из-за дикой боли, разрывающей правую ляжку. К нам, не спеша, направлялась группа людей в «афганке» песчаного цвета и в тюрбанах. «Вовчики» [2]…

Я лежал на животе и в ребра мне упирался дорогой, как сама жизнь, АКМ. Медленно, очень медленно я приподнял один бок, втянул живот и половчее ухватил автомат. Потом сдвинул флажок предохранителя в положение автоматического огня, поблагодарив мысленно капитана Пивоварова за науку всегда носить оружие взведенным. До мурашек хотелось расслабиться и лечь обратно. Закрыть глаза…

«Вовчики» громко переговаривались, смеялись и совершенно не прятались. Наверное, спятили от радости. Я подождал, пока они подойдут на расстояние уверенного поражения, и нажал на спусковой крючок. Автомат гавкнул, скобля рычагом затвора по животу. Морду опалило раскаленным выхлопом (срез пламегасителя оказался как раз напротив подбородка – всего в нескольких сантиметрах), зацокали по камням гильзы. Двоих «вовчиков», шедших плечо в плечо, тут же смело.

И сразу зарокотал тяжелый Генкин ПК (вот откуда его извечная страсть к солидному оружию). А я опять потерял сознание.

Удивительно, но в мясорубке летящей в пропасть машины, поливаемой вдогонку из пяти автоматных стволов, Генрик остался практически невредим. Его даже не выбросило из кузова. Он отыскал в мешанине продуктов свой пулемет, пристроился напротив дыры в тенте и хладнокровно дождался, пока исламисты подставят себя под огонь. Он не ожидал, что на помощь придет еще кто-то, и приготовился ко всему.

Двоих «вовчиков» он завалил сразу, а с последним, укрывшимся за камни, долго и опасно перестреливался. Бандит был осторожен, но случайно выставил из-за укрытия каблук дорогого горного ботинка. Английского. Очередь трассеров оторвала экстремистскую пятку вместе с половиной ноги. «Вовчик» дернулся и заработал обширную пробоину в груди.

А потом Генка волок меня семь километров на себе, а впереди было еще трижды по столько, и оружие наше он волок тоже. Я бы, возможно, помер, не дотянув до города (до заставы было значительно дальше), но по дороге ехал УАЗ «юрчиков». «Юрчики» настроены были воинственно, по-русски понимали плохо (или делали вид, что понимают плохо), и рвались поглядеть, не осталось ли на месте засады еще немного живых врагов. Им жутко хотелось пострелять.

Когда Генрику надоело объяснять им, что я скоро загнусь от потери крови, он приставил пулемет к голове водителя и приказал: «В город. Быстро». Воинственность джигитов сразу угасла, и они согласились с тем, что русского солдата надо поскорее в госпиталь.

В госпитале заявили, что кровопотеря у раненого велика, а у них нет даже плазмы. Генрик закатал рукав. «У меня первая группа», – сказал он.

По итогам боя меня наградили медалью «За отвагу» и десятидневным отпуском на родину. Еще бы, ведь сержант Капралов вел бой тяжелораненым. Причем один из подстреленных бандитов остался жив, оказался разговорчив и сообщил множество интересных сведений о планах сепаратистов

Генрику медаль тоже дали, но в отпуске отказали. «Кто будет границу стеречь, если лучшие бойцы по домам разъедутся?» – спросили у начальника заставы, когда тот принялся качать права.

Дни, затраченные на дорогу, плюсовались к отпуску без ущерба для отпускной декады, поэтому я полетел домой не напрямик, а через Питер. Прожил у Саркисянов сутки и до сих пор помню всю их большую гостеприимную семью.

Как я посмотрю им в глаза, если Генрик умрет?..

Шел четвертый день нашего вынужденного отшельничества. Генрик несколько раз приходил в себя, но ничего, кажется, не соображал. Лежал, трепеща ресницами, несколько минут, а затем опять нырял в бездну бесчувствия.

Батареи угасали на глазах. Мне пришло в голову, что в этом мире неподходящие для них физические условия, и я снова развернул сферу, внутри которой условия по определению отличаются от внешних. Помогло. Катастрофическая разрядка прекратилась. Но ведь сфера и сама жрала энергию, как крокодил, так что использование мною терранских технологий клонилось к неумолимому исходу.

Минула неделя. Пальцы мои зажили. Только на концах культяпок топорщились тоненькие бугорки корост, время от времени кажущие прозрачную капельку сукровицы. На ошкуренном запястье нежно розовела молоденькая кожица. И сошли синяки.

А спасатели все не появлялись.

Лекарства закончились.

А спасатели все не появлялись.

И совсем по-летнему полетели однажды ночью мириады бабочек-поденок, покрывая слабыми беловатыми, рожденными для краткого мига любви тельцами все вокруг. «Как саваном», – подумал я наутро. Испугался своей неразумной мысли, принялся суеверно кусать язык – боясь, страшно боясь, что уже опоздал.

А бабочки, постигшие, наконец, смысл и цель жизни, и сурово наказанные за это, падали, падали, падали…

И умер Генрик…

Филипп шел вниз по течению реки. Оставаться дальше на проклятом месте, напоминающем о смерти лучшего друга, ему не хотелось. Ждать спасательную команду он больше не собирался. Сколько можно? Да и нужно ли? Ими, понимал он, хладнокровно пожертвовали, не пожалев даже соотечественников. А сейчас – списали уже, наверное, в боевые потери. Восполнить которые – раз плюнуть. Вояк, жадных до бешеных гонораров, обещаемых Большими Братьями, на Земле отыщется немало. Лопатой греби. Так что, «оставь надежду, всяк сюда попавший».

Он и оставил.

Могилу для Генрика Филипп сооружал всерьез. Дно укрепил настилом из тонких жердей и такой же настил сделал для «потолка», чтобы земля в лицо не сыпалась. Положил тело в спальник, а спальник надул. Вначале спустился в яму сам и затем уж снял импровизированный гроб, обняв, как младенца. Бережно уложил скорбный сверток на чисто ошкуренный древесиной настил, выбрался наверх, спустил в могилу «потолок». Не торопясь, зарыл.

Потом вкопал тщательно выструганный, собранный «в паз» и скрепленный рыбьим клеем большой старообрядческий крест о трех перекладинах. Вершину креста он покрыл островерхой двускатной крышей из самодельных дощечек и бересты. Холмик укрепил дерном, положил на него шлем, генератор сферы и все батареи от карабина.

Помолился, удивительно легко вспомнив давнюю, в детстве еще преподанную бабкой науку. А ведь не молился он до того ни разу в жизни. То есть по-настоящему – никогда. Крещенным был – это да, суеверным был, а вот верующим… Разве что условно.

«Надо бы поплакать сейчас, – подумал Филипп отстраненно, запуская генератор. – И выпить водочки».

Но водки не было, а плакать он больше не мог.