Александр Прозоров - Битва веков

Разумеется, его появление не прошло незамеченным — уж очень редкими гостями были морские ушкуи на мелких русских реках. Хотя осадка в два локтя и кажется достаточной даже для проток, которые можно перейти по пояс — но нередко случающиеся на излучинах отмели, топляки в лесах, узкие петли на заболоченных участках русла делают такое плавание предприятием весьма рискованным. Зато князь Сакульский сэкономил несколько дней пути от Нерли или Владимира и несколько часов в самой слободе — к тому времени, когда путники дошли до царской резиденции, их уже ждали.

Государь принял всех троих в той же скромной келье, из которой отправлял Андрея в дорогу. Скользнув по князьям взглядом, царь склонился перед Филиппом, с трепетом поцеловал ему руку:

— Я ждал тебя, отче.

— И я ждал встречи с тобой, сын мой! — неожиданно сильным, суровым голосом ответил старец. — Дурные вести о деяниях твоих доходят до обители нашей! Известно мне, решил нарушить ты обычаи древние, Господом самим установленные на земле нашей. Что забираешь добро у людей невинных и сгоняешь их с отчин родительских, что гнев обрушиваешь на рода, которые издревле опорой стола великокняжеского были, что кровь проливаешь тех, кто тебе происхождением равен.

— Истинно так, отче, — согласно кивнул Иоанн. — Взял я грех надушу свою, дабы сохранить силу державы моей. Караю виноватых в замыслах греховных, спасаю чистых душой своей. Разве душа князя дороже для Господа души рыбака?

— Ты берешь на себя роль Господа, сын мой?

— Я помазан Господом владеть сим народом и беречь его! Разве не вправе я карать грешных и спасать невинных в землях своих? Разве не простит Бог греха, мною на себя во имя других примятого? — заглянул в глаза инока царь.

— Я буду молиться за спасение твоей души, сын мой, — ответил старец. — Но Бог все равно видит их и запомнит все до единого.

— Знаю, отче, — смиренно ответил Иоанн, — и помню о том каждый миг. Ведомо мне, душа моя должна быть исполнена раскаяния за свершенное. И страшно мне, что нет во мне сего раскаяния, ибо вершил я лишь то, избежать чего не в силах, коли блага для державы желаю.

— Ты строг к себе, сын мой, — несколько смягчился инок. — Вижу я боль и страдание в душе твоей, и боль сия есть столь нужное тебе раскаяние. Но прошу тебя: останови меч свой! Не ломай созданного Божьей милостью и предками твоими. Ибо сломать легко. Построить новое куда тяжелее.

— В этом мире нет ничего неизменного, — не выдержал Зверев, чувствуя, как речи игумена вызывают в окружающих нечто, похожее на наваждение. — День приходит на смену ночи, лето на смену зиме. Травы растут и умирают, давая место новым росткам. Низменной бывает лишь смерть. Камень мертв и неизменен, живая кошка на нем меняется каждую минуту. Сухое дерево застывает на годы, живое меняется день за днем. Русь, слава Всевышнему, еще жива. А значит, должна расти и изменяться.

— День сменяет ночь и зима лето по воле Божией, князь, — укорил его Филипп.

— А разве государь наш не может быть рукой Божией, которая и вершит перемены по воле небес?

— Про то судить можно лишь по делам его!

— О сем тебя и прошу. — Иоанн выпрямился. — Благочестивость и бескорыстие твое, отче, известны далеко за пределами обители Соловецкой. Известны и знаки, коими Господь указал свое к тебе внимание. Посему прошу тебя, отче, судией стать делам моим и моим духовником. Прошу принять место митрополита от благодетеля моего отца Афанасия, который на покой давно просится.

— Сие не честь есть, а тяжесть великая, — оперся Филипп на посох, прихваченный из Горицкой обители. — Ты желаешь, чтобы за души всех людей православных я пред Богом отчет нес и за твою тоже. Душ сих немало и многие зело грешны.

— Да, отче, — опустил голову Иоанн.

— Крест сей приму лишь того ради, коли облегчение миру православному сотворить смогу, — ответил инок. — Откажись от странностей своих новомодных, отмени опричнину, следуй законам отчим и дай земле русской упокоение!

— Кладбищенское… — тихонько прокомментировал Андрей.

— Законы новые, по коим опричные земли живут, я принял, дабы кровопролития междоусобного избежать на веки вечные, — недобро прищурился Иоанн. — Отказаться от сего грех куда более тяжкий, нежели вовсе без покаяния жить! Ибо кровь, что избежать мог, но не избежал, моим проклятием станет.

— Коли не откажешься от опричнины своей, то мне митрополитом не быть! — стукнул посохом об пол Филипп.

— Ну и правильно, не соглашайся! — поддержал его Андрей. А когда все повернули к нему головы, добавил: — Государь хотел, чтобы ты, святой человек, его совестью стал. А зачем правителю совесть? Все знают, что для властелина совесть — лишняя обуза. Так что правильно. Не соглашайся.

Иоанн гневно вскинулся — но уже через миг успокоился, его губы даже тронула слабая улыбка. Соловецкий же игумен нахмурился, задумался надолго. Кивнул:

— Вижу я, сын мой, боль и смятение в душе твоей. Она есть ныне твоя епитимья, на тебя свыше павшая. Молить Господа я стану о спасении души твоей. Пусть он явит свою волю. В его власти прощение, не в моей. — Старец осенил царя знамением и покинул келью.

— Я рад твоему возвращению, князь Михайло, — глядя на закрывшуюся дверь, поздоровался Иоанн.

— Я вернулся на службу ратную и желаю согласие твое получить на план, что мы с Андреем Васильевичем придумали для усмирения бедствия татарского. — Князь Воротынский норовом мало отличался от святого старца и не собирался отдать себя царской воле просто так. — Коли дело сие делать, то так, чтобы навеки людей православных от беды басурманской избавить. Но для него силы нужны будут всей державы твоей. Готов ли ты помогать нам в этом? Ибо ради дел мелких и обыденных возвертаться мне смысла не имеет!

— Я бы и рад все силы тебе отдать, княже, да токмо один знакомец твой войну в Ливонии затеял с неведомым мне умыслом, — перевел свой взгляд на Андрея Иоанн. — Пользы державе от приобретений сих никакой. Земель свободных там меньше, нежели я князю Сакульскому на Свияге пожаловал. Порты бесполезны, ибо дорог от Руси туда нет. Токмо морем плыть. Мыслил я путь по Двине открыть, Полоцк взял, что реку сию запирал. Но и он стал пустым приобретением, ибо по Двине товары не пошли. До ее верховьев по Руси путь куда сложнее выходит, нежели через Новгород морем.

У Зверева в горле отчего-то внезапно запершило. Он прокашлялся, отвел взгляд.

— Приобретений мало, — продолжил государь, — однако же и тем, что есть, то шведы, то ляхи, то датчане угрожают постоянно, и посему в городах и дозорах приходится полки постоянно держать общим числом до пятнадцати тысяч ратников. И это притом, что по разряду последнему по всей державе лишь шестьдесят тысяч людей служивых в войско исполчить возможно! Посему, княже, на треть силы, почитай, у тебя уже меньше. А ведь еще и в иных местах стрельцам и детям боярским службу нести надобно. Это еще половина. Вот и выходит, княже, что воевать с сильным ворогом почти нечем. Дай бог токмо порубежье удержать, и то хорошо.