Олег Верещагин - Я иду искать. История первая

Мы жили отважно!

И пусть я не смог погибнуть в бою — связавшие мне руки не свяжут ни сердца моего, ни духа!

Огонь, вспыхнув разом, охватил загудевшую, затрещавшую кучу дров и хвороста, взметнулся, засвистел, запел, поднимаясь всё выше и выше, окутывая распятого мальчика струящимся плащом... И оттуда, из этого пламени, ясный и бесстрашный голос запел:

— Брячко закашлялся, но справился с собой и вновь запел:

...— Иди за мной! — голосом, похожим на гул пламени, воскликнул могучий воин на вороном жеребце, облачённый в сияющую броню. — Иди за мной, Брячислав, сын храброго Воимира! Отец твой ждёт тебя! Отец твой горд тобой! Иди! Не страшись!

Серебряные волосы и огненная борода воина вились под неощутимым ветром, волновались бурными потоками, и Брячко понял, обмирая от восхищения и радости — вот он, Перун! А откуда-то из-за его спины по-слышался и другой — знакомый — голос:

— Шагай встречь, сын! Вот рука — берись!

— Иду! — изо всех сил крикнул Брячислав. — Иду, отец!. .

... Огонь взметнулся выше, стирая черты лица мальчика. Видно было, что он горит — одежда, волосы, кожа — но по-прежнему смотрит на северо-восток, туда, откуда надвигался морской шторм...

— Были и хангары, и стрелки, и данванов самих трое было. Что мы могли сделать? Они ж все с оружием, а у нас дома, детишки, бабы... — Степаньшин сцепил пальцы и глядел в стол, голос его звучал глухо, как из-под земли. Гоймир сидел напротив него, сведя кулаки перед лицом и поставив локти между двух кружек с вонючим сивым самогоном — Степаньшин пил, когда пришли горцы. Гостимир замер у дверей, скрестив руки на груди. Йерикка — у стены, опираясь на свой «дегтярь». Олег — вполоборота к окну, положив ладони на ЭмПИ, висящий поперёк груди. — Веску сожгут, и поминай, как звали. Ну вот. Старика-то в доме убили. А мальчишку схватили живым. И сожгли на костре.

Последние слова Степаньшин произнёс совсем тихо. Олег чуть шевельнулся — горцы даже не переглянулись.

— Боимся мы их, пойми ты, парень! — вдруг надрывно сказал Степаньшин, хватаясь скрюченными пальцами за ворот. — А ну как снова придут, да и...

— А рубаху-то не мучай, жене работа — зашивать, — Гоймир аккуратно отцепил, нагнувшись через стол, пальцы мужика от ворота. — К нам вон по зиме одно приходили. Знал, небось? А что обратно не ходят — хочешь знать?

— Народ у вас... — Степаньшин спрятал глаза.

— Ой, не надо, язык-то не мучай. Нас в красную пору и полутора тысяч счётных не сыскалось бы. А у вас одних мужиков на круг столько по вёскам, — спокойно перебил его Гоймир. — В том толк, что овцы вы. Стричь вас — самое милое дело, ведаю, что говорю, право слово. Куда скажешь — туда они и бегут, а как стрижёшь или режешь — одно блеют: «Господи помоги!» — и Гоймир поднялся, возвышаясь над словно бы растёкшимся по столу мужиком. — Да вы тут ведь овец не водите? Так я тебе скажу, как их на бойню гонят. Поставят им так в голову барана-подманочка. Они и текут за ним, куда ведёт. Хоть на бойню, так-то. Дед мой знал твоего деда. Так ли тот жил, как ты живёшь? Да и живёшь ли ты?

— Мальчик, — горько сказал Степаньшин. — Мальчик, где те ваши, что против силы встали? И дед мой — где? И отец? Думаешь, нам легко? Но мы живые. А они все — мёртвые, мёртвые...

— Это вы мёртвые, — пошевелился Йерикка. — Каждый день, каждый час умираете. Дохнете от страха и молитесь, чтобы подольше подыхать, — он скривился, помотал головой и неожиданно прочитал насмешливо:

— Это Пушкин сказал. Был на Земле такой поэт... Ну что, Гоймир, пойдём?

— Здесь постойте. Я разом вернусь, — попросил Гоймир. — Дело сделаю и вернусь, — он пошёл к двери. Гостимир посторонился, тихо сказал:

— Ой, беды наворотишь горячим делом... С собой бери.

— Благо, — Гоймир пожал плечо Гостимира. Помедлил, объяснил: — Один пойду. Был мне Брячко трёхродным. Мне и расчёт вести...

... Аркашка, сидя за столом, хлебал щи из здоровенной миски. Хлебал неспешно, напоказ, что никого не боится — но заряженное картечью охотничье ружьё (разрешённое!) лежало рядом на лавке.

Сцыпину было тревожно. Куда-то пропали городские сопляки, за которыми он специально ездил в Виард Хоран, чтобы их руками сорвать сделку со Степаньшиным — в надежде срубить бумагу на торговле с горцами. Если попали в руки данванов — по головке не погладят, хоть он и выдал, не задумываясь, прибывших к нему (как и рассчитывал!) гостей.

В окно постучали — размеренно и негромко. Аркашка поднял голову — и схватился за ружьё, схватился, как за последнюю свою надежду... да так оно и было на самом деле!

Гоймир выстрелил прямо через окно — выстрелил не из ППШ, а из ТТ через прозрачное, как родник, привозное с юга данванское стекло. Мягкая пуля 7,62 мм пришлась Аркашке в правое плечо, развернула вокруг себя и бросила через лавку, в угол. Ружьё загремело по чисто выскобленным доскам пола. Плечо, рука, часть груди разом онемели. Подвывая, Сцыпин зажал ладонью рану, поднял голову — и увидел бешеные, широко поставленные светлые глаза невесть когда успевшего войти горца — золотистыми искрами в них горел гнев.

— Сидеть, — услышал Аркашка, и этот голос парализовал его намертво, как заклятье.

— Ы-ы-ы-ы-ыиии... сижу-у... сижу-у... — садящимся, скулящим, каким-то юродствующим от страха и боли голосом простонал Аркашка, зажимая плечо. Жена с дочерью и сыном, выскочившие в горницу, сжались у двери. Мельком скользнув по ним взглядом, Гоймир мягко, бесшумно по-дошёл к столу. — Стало, вот тут ты наших-то принимал, гнусь болотная?

— Ы-ы-и... за ни-им... за ни-им... — Аркашка корчился в углу, рука висела плетью, кровь капала на пол, собираясь в чёрную лужицу.

— Много ли взял за них? — спросил Гоймир, шагая обратно и не сводя глаз с Аркашки, вжавшегося в стену. И того вдруг прорвало:

— Гоймир! Не надо! Христом-богом! Не надо! Не хотел! Заставили! Грозили! Семья! Детишки! — стуча коленками по полу, с искажённым лицом Аркашка бросился к Гоймиру, ткнулся в мягкие сапоги, начал целовать их — истово, словно икону. — Гоймир! Не надо! Не убивай! Родненький! Матерью твоей! Не надо! — он поглядел на горца снизу вверх со смертельным ужасом и сумасшедшей надеждой в плачущих глазах, кривя мокрый рот. Увидел там что-то такое — в этом сером, золотыми искрами — и завыл бессмысленно, цепляясь здоровой рукой то за штанины, то за мохнатые ножны меча, то за сапоги, то за руки Гоймира, которые тот отдёргивал с гадливой гримасой на лице: — Не! Не!Не-е-е!Я! Меня! Ы-а-а-а! Ы-а-а-а... до!!!