Олег Верещагин - Я иду искать. История первая

Это длилось вечность и было прекрасно, как радуга.

Олег не знал, куда деть руки. А потом вдруг нашёл — куда, и Бранка не имела ничего против, а губы её оказались податливыми и в то же время — жадными, ищущими, и местом для рук оказалась она ВСЯ, а её руки тоже нашли себе место... Олег смутно ощутил, что дрожит, как натянутая струна.

— Бранка... — выдохнул он, оторвавшись от её губ. — Я... сейчас... кажется... — не договорив, парень пригнул голову, коснулся губами её сосков, твёрдых, как свинцовые пули, только горячих...

«Но ведь это — НЕЛЬЗЯ! — ожгла его трезвая мысль. — Она не твоя! Это — ПРЕДАТЕЛЬСТВО!»

Бранка почувствовала это изменение мгновенно.

— Что, Вольг? — тревожно спросила она.

Олег приподнимался над ней на широко расставленных руках, и Бранка, глядя в его встревоженные и обиженные глаза, вдруг ощутила, как в ней начинает подниматься смешанное со злостью понимание. Она коснулась обнажённых плеч мальчика, пытаясь его удержать. Но Олег перевалился в сторону, на спину и замотал головой по камню, цедя сквозь зубы:

— Не хочу... нет, НЕ МОГУ я ТАК, Бранка... он же мой друг, и кто я получаюсь?! Подонок...

Может быть, это были справедливые слова. Но для девушки сейчас не существовало справедливости и несправедливости. Вскочив, она подхватила рубаху, прижала её к груди и сказала — как плюнула:

— Да чтоб ты в воде сидел — и напиться не мог!

Хотела ещё что-то добавить, злое, обидное, чтобы наотмашь — но задохнулась, залилась слезами и, соскочив с каменной плиты, бросилась, не разбирая дороги, вверх по склону. Коса металась за плечами, била по спине, словно подгоняя её. Плащ остался лежать рядом с Олегом.

Мальчик неспешно свернул его. Возбуждение медленно отпускало, хотя губы ещё казались онемевшими, а тело странно горело, да и в голове позванивал лёгкий гонг. Олег посмотрел вслед Бранке, печально сказал:

— Гад ты, Гоймир, дружище... — а потом — громче: — Бранка, я тебя люблю! Слышишь, очень! Мамочки, больно-то как!. . — простонал он и откинулся на камень снова, глядя в небо, равнодушно смотревшее вниз тысячей глаз.

Если бы можно было с ней больше не видеться до самого отъезда! Если бы так получилось...

Если бы так получилось — он бы умер. Лучше как угодно мучиться, чем не видеть её ВООБЩЕ.

Но настанет зима. И что ПОТОМ?

— Ненавижу, — сказал Олег пустоте над ним. И плотно закрыл намокшие глаза.

О том, что стоит ночь, говорило только молчание птиц. Олег шагал через лес без цели, никуда не спеша и просто посматривая по сторонам — так ведут себя иногда на последней прогулке те, кто приговорён к смертной казни. Из дальних кустов можжевельника выглянула чешуйчатая мордочка лешего — Олег лениво шуганул его, леший бесшумно канул в заросли, застрекотал, заухал обиженно неподалёку, потом — всё дальше и дальше. Мальчишка вздохнул и неожиданно для самого себя отчаянно заорал:

— Да перестань же орать, — произнёс вроде бы над самым ухом звонкий голос, заставивший Олега подпрыгнуть, хватаясь за автомат. — На твои вопли сюда примчатся даже с Невзгляда!

Кругом никого не было, и, прежде чем мальчишка догадался посмотреть наверх, с толстого сука дуба спрыгнул и встал перед Олегом человек.

Это оказался рослый юноша немногим постарше его самого — плечистый, с лицом красивым и гордым, типично славянским. Русые волосы в беспорядке падали на плечи, обтянутые кожаной курткой. Повязки не было, как не было и меча, зато на поясе висели камас, большая сумка вполне современного вида и деревянная кобура маузера. Мальчишка слегка оперся на палку, поставленную между ног, обутых в горские «сапоги». За спиной угадывались гусли в кожаном чехле. Этот тип беззастенчиво рассматривал Олега большущими зелёными широко поставленными глазами — очень знакомо, такие взгляды Олег частенько ловил на Земле и означали они одно: тот, кто смотрит на тебя, уверен в своих силах. Однако, грубое вмешательство в переживания Олега возмутило:

— Не нравится, как я пою? — воинственно спросил он. — Заткни уши и не слушай!

— Пожалей птиц и зверей — им-то за какие грехи эта кара? Они-то не могут заткнуть уши, — насмешливо ответил парнишка. Говорил он, кстати, по-городскому, несмотря на одежду и ловкое поведение в лесу.

— Пожалей лучше себя, — посоветовал Олег. — Тут неподалёку ярмарка, а ты ночуешь в лесу — поневоле поинтересуешься, от кого ты прячешься и за кем следишь?

— А, вот оно что! То-то всю ночь мне мешали уснуть какой-то вой и визг! Теперь понял, — парень облегчённо шлёпнул себя по лбу, — горцы подпевали рожкам и волынкам. Угадал?

— Скажи лучше — ты струсил и не смог заснуть от страха, потому и влез на дерево, — предположил Олег.

— Для горца ты недурно остришь по-городскому.

— Для мужчины ты слишком молод, поэтому я ещё разговариваю с тобой.

Это была чистейшей воды наглость — как уже заметил Олег, парень был постарше его. Но тот не отреагировал на оскорбительное замечание, а продолжал прикалываться:

— Лучше уж разговаривай со мной — так ты, по крайней мере, не отравляешь своим пением жизнь Миру.

— Ты можешь петь лучше? — осведомился Олег.

— Господи, да я ещё в сопливом возрасте пел лучше! — с этими словами незнакомец воткнул палку в землю, ловко перебросил в руки чехол, из-влёк небольшие гусли и, умело аккомпанируя, весело запел чистым, звонким голосом: