Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

Гоймир тут же улегся на бок — лицом от Олега — и закрыл голову плащом. Олег с шутовской поспешностью шлепнулся на «постель» и, треснувшись затылком в стену, зашипел.

— Шарик спустил, — отчетливо сказал в наступившей тишине Йеерикка.

— Кто в шарик спустил? — откликнулся Воибор. Веранда взорвалась хохотом, а когда он утих, все услышали похрапыванье. Это спал Олег.

Проводником оказался мальчишке лет 11-12 — рослый и молчаливый. Горцы встали рано, но мальчик уже сидел на скамейке у ворот и грыз яблоко. Он был одет в куртку, подпоясанную ремнем, бесформенные штаны, заправленные в хорошие, пошитые по ноге сапоги; между колен вверх стволом стоя­ла одностволка 410-го калибра, в которой Олег узнал изделие Тульского за­вода. На поясе висел нож.

Лил все тот же серый дождь — он всю ночь шуршал по крыше, убаюкивая ребят, и они хорошо выспались. Мальчишка поднялся навстречу и безошибочно протянул руку Гоимиру:

— Владимир.

Имя у него было старое, не крещеное, и вел он себя солидно и обстоя­тельно.

— Гоймир, — горец серьезно пожал протянутую руку. Мальчишка посмотрел на небо:

— Ну чего, пошли, что ли?

— Идти далеко? — поинтересовался Йерикка.

— До закатного края — дня три, если напрямик, без затей, — обстоятельно стал разъяснять мальчишка, — а если тропами, да чтоб не знал никто — все четыре.

Йерикка свистнул и поправил на — волосах повязку. Гоймир спросил:

— А разом до реки, да и плотом?

— А все равно трое. Только там не незаметно не проплывёшь, и думать нечего.

— Одно сможешь так вести, чтоб не вытропили нас? — допытывался Гоймир. — У нас вон оборужение есть тяжелое...

— Проведу, — коротко ответил мальчишка, всем своим видом показывая, что ему надоели бессмысленные расспросы. — Так идем?

Тропинка была хорошо знакома Мишке. Он почти бежал по ней — налегке, только с двустволкой на одном плече и небольшим рюкзаком — на другой. Эти места, он знал отлично, а Гоймир хорошо объяснил, как и где найти чету Квит­ко.

«А всё-таки мать неправа, — думал юноша, размеренно двигая ногами. — Надо воевать с ними. Мы живем на этой земле, а они приходят и хотят, чтобы мы жили, как надо им. Наши прадеды ушли от такого сюда. А нам куда уходить? Да и сколько можно уходить?»

Он вспомнил горцев, ушедших дальше, на закат — и снова восхитился этими ребятами, которые были младше его...

...Мишка не ожидал никого встретить на этой тропе. И не мог даже предположить, что она окажется перекрыта, что на нее могут наткнуться хо­тя бы случайно. Поэтому и заморгал глазами удивленно, когда шесть горных стрелков появились сразу со всех сторон и шесть стволов уставились на него.

— Кто такой? — спросил старший.

«Хлопов,» — хотел сказать Мишка, но не открыл рта. Ему стало страшно, да еще и прибавилась злость, что попался так глупо.

— Ты что, оглох? — ствол винтовки шевельнулся.

— Кудыкин. — выдавил Мишка, — Степан.

— Откуда? — продолжал допрос стрелок.

— Из Каменного Увала, — назвал Мишка большое село на полночь. — Охочусь тут.

Стрелки совершенно отчетливо расслабились, и Мишка ощутил облегче­ние.

— Документы есть? — спокойно уже спросил их стерший. Мишка пожал плеча­ми:

— Да вы чего? Кто же на охоту бумажки берет? Не верите — ну, проверьте как там... — это предложение он выдал, обмирая от ужаса, но стрелок повернулся к своим и махнул рукой, уже не глядя на Мишку:

— Вали отсюда. Крюк тебе придется сделать. Иди на запад, потом сворачивай домом, как подальше отойдешь.

— Эй, чего такое? — удивился Мишка, уже собираясь идти, куда сказано. Ст­релок без раздумий пояснил:

— Да зажали тут, место не далеко, горцев, человек двадцать. Обложили, ждем си­гнала, они и не чуют ничего... Давай, шагай, нам некогда.

— А-а, — уже без интереса отозвался Мишка. — Ну ладно, пойду я.

— Ни пуха, — пожелал стрелок.

— К черту, вам тоже, — уже машинально ответил Мишка, шагнув в кусты...

...Он спустился на сотню шагов по отлогому склону и вслушался. Стояла тишь. Но сейчас она взорвется выстрелами, взрывами, криками... Мишка перевёл дух и вытер пот с лица. Дико осмотрелся вокруг. Он не сомневался, что речь идет о тех, к кому он добирался — о чете Квитко. А горцы даже ничего не знают! Что же делать, что делать-то — Господи, помоги, подскажи...

«А какой подсказки ты ждешь? — сурово спросил он сам себя. — Что тебе должны подсказать? Как нужно поступить?»

Он дернул плечом, сбрасывая в ладонь ружье. И двинулся обратно. Вверх, но параллельно тропе, вслушиваясь и вглядываясь. Он запретил себе думать о чем бы то ни было — абсолютно обо всем, чтоб не поддаться страху.

Первый кордон он обошел. По расчетам, сумел прошагать половину расстояния до горцев, когда услышал резкий окрик с хангарским акцентом:

— Эй, стой!

Он выстрелил на звук — сразу из обеих стволов, как учил отец. И зак­ричал на бегу:

— Братцы, братцы-ы! Окружают ва-ас! — переламывая ружье.

Удар в голову был таким, что все разом закружилось — небо, камни, тра­ва, кроны деревьев, бегущие к чему перевалистые фигуры хангаров... Потом камни полетели навстречу, но Мишка не успел упасть них, подумав: «Ох и расквашу я морду!» — они вдруг растворились, стали гудящей чернотой без дна... а потом — ничем...

...Неподалеку загрохотал крупнокалиберный «утес», перекрывая частый лай автоматов и винтовок. Отряд Квитко рванулся из кольца, как взбесивши­йся зверь из непрочного ошейника...

Тяжелый грузовик остановился в центральной улице Стрелкова. Мегафонный жесткий голос собрал на площадь всех жителей. Он звал без угроз — но угроза была в самом тоне, в манере выговаривать слова...

Дождь не прекращался. Десяток солдат — не стрелков, а хобайнов, громоздко-устрашающих в полном снаряжении — цепью выстроился вокруг грузо­вика. Хобайны глядели поверх голов людей, положив руки на висящие поперек груди многоствольные, разлапистые автоматы.

Высокий офицер-данван поднялся на кабину, заложив руки в желтых перчатках за спину. Еще двое хобайнов с чем-то возились в кузове; потом по­дняли и установили у откинутого заднего борта сбитый из досок щит.

По толпе прокатился полувздох-полустон. Она качнулась в стороны, словно круги побежали от брошенного в воду булыжника. На щите вбитыми в ступни и ладони гвоздями был распят труп Мишки Хлопова. Вода смыла кровь, шляпки гвоздей казались черными точками на белом фоне кожи. Епте один гвоздь был вбит в лоб, чтобы держалась голова. Сбоку от чего, над бровью, чернел довольно большой пролом, из него дождь еще вымывал розовые струй­ки...

— Молчи, — сказал Хлопов жене. И она задавила крик, лишь глаза стали безумными, Колька, старший, обнял ее, не отрывая взгляда от спокойного, безмятежного лица брата, которое ничуть не уродовала дыра и вбитый в лоб гвоздь...