Андрей Уланов - Автоматная баллада.

Рассветный туман почти пропал, и все пять дымков были отлично видны — тонкие серые нитки, словно какой–то великан захотел пришить висевшее над долиной облака к земле. Дымки тянулись к небу строго параллельно вертикальной нити прицела — ветра не было и в помине. Равно как и миражей от нагретой солнцем земли. «Идеальные, считай, условия для стрельбы, — подумал Швейцарец, — будто в закрытом тире». — Отличный шанс для тебя, Красотка, — прошептал он. — Покажи, на что ты способна. Винтовка упруго ткнулась в плечо. — Ты попал, — девушка, казалось, сама не верила в то, что говорила. — Ты попал в камень. — Точнее, — не отрываясь от прицела, выдохнул стрелок. — Что попал, я вижу и сам. Левее, правее, выше белого пятна? Валун большой… — Облачко было… — девушка замялась, — кажется, слева и чуть выше. — Кажется… — ворчливо повторил Швейцарец, вкладывая новый патрон. Затем его «накрыло». Знакомое, уже далеко не первый раз испытываемое, но все равно не перестававшее восхищать его ощущение. Он и Красотка вдруг стали единым целым, стрелок растворился в оружии, ласковое тепло разогретого пристрелочным выстрелом ствола воспринималось едва ли не четче биения сердца. Швейцарец ясно чувствовал, как туго уперся скат гильзы, спуск прошел последние миллиметры… скользнула вперед игла бойка… ослепительно–яркой точкой полыхнул капсюль… обтекая скользящую по нарезам пулю, ринулся по стволу огонь… и невидимая нить протянулась следом за буравящим воздух металлом. Он чувствовал эту пулю, вернее, ее чувствовало то существо, что возникло в результате слияния человека и его винтовки. Чувствовало и знало, что благодаря этой нити уже покинувшая ствол пуля все еще является частью их–его и на нее, эту пулю, даже можно воздействовать… но никакой нужды в этом не было — еще не выбрав до конца ход спуска, Швейцарец знал, что попадет. Больше всего на свете он любил именно это ощущение — сравниться с ним не могло ничто. Горячая кровь и холодная сталь… жар, что рождается под ударом бойка и передается толчком приклада в плечо, захлестывает все тело, при этом оставляя мысли столь же ясными, как и оптика. Совершенный биомеханизм, человеко–винтовка, которому для окончательного погружения в нирвану требуется всего лишь одна–единственная вещь — цель по ту сторону прицельной марки. Эй, святые! Все, сколько вас там есть, в оружейном раю — дайте же мне цель, настоящую цель! К голосу оружия небеса всегда благосклоннее, чем к людям, а понятие «всегда» включает в себя и «сейчас». — Хочешь помочь? — не отрываясь от прицела, тихо спросил он. — Да. — Тогда читай стрелковую молитву. Только не вслух, про себя. — Я… я не знаю такой молитвы. Швейцарец фыркнул. — Она простая, — сказал он. — Повторяй за мной: да сохранит наши стволы святой Токарев и святой Шпагин, да сбережет нас от осечек святой Кольт, да сделает наш спуск плавным святой Маузер и да направит наши пули в цель святой Браунинг. Это казалось всего лишь несильным ударом, но, когда шарфдесятник Храма Руслан Долин поднес к груди ладонь, в нее упруго толкнулась теплая струя. Затем долетевший, наконец, звук выстрела выдернул землю у него из–под каблуков. Со стороны это выглядело так, словно командир попросту споткнулся — целых пять секунд, пока еще один храмовник не превратился в наглядное пособие на тему: человеческая голова после прохождения сквозь нее твердой, остроконечной и сверхзвуковой пули. СЛЕДОПЫТ

— Лежать! — прошипел Шемяка. — Тихо! Ни звука! — А… — Тихо, мать твою! Это козлоящер! Полной уверенности у Айсмана не было, но когда из кустарника с фырканьем вывалилась светло–коричневая туша, радоваться своей догадливости Сергей не стал. Во встрече с самым опасным существом болот радостного было чертовски мало, с какой стороны ни гляди. — Куда в него лучше стрелять? Обернувшись на шепот, Сергей с ужасом увидел, как Энрико — вот послала же тетка Фортуна идиота! — приподнявшись и упершись «банкой» в камень, целится в монстра из автомата. — Нишкни, холера! — шепотом заорал Айсман, одновременно подсекая ботинком «банку» «АКМа». Падая, автомат ударился о камень, а затем об его ствольную коробку приложился и сам хозяин. Шемяка оглянулся — до твари оставалось метров триста, и хотя над водой звук разносится далеко, шансы были. Козлоящер, по сути, все же ящер, а не какое–то там млекопитающее, и потому на слух полагается куда реже, чем на иные источники информации. А ветер дует от него. — Сергей… — Это — козлоящер! — Айсман скрипнул зубами. — Я говорил о нем раз пять, не меньше. И говорил, что нужно делать при встрече с ним. А вы кивали в ответ. — Ты говорил — падать и не двигаться. — Именно. — А про уязвимые места этого монстра… — девушка осеклась, увидев лицо развернувшегося к ней следопыта: белое как бумага, без единой кровинки… с глазами, которые сложно было поименовать иначе как бешеные. — Если мы переживем ближайшие пять минут, — прошипел Сергей. — Я … уложу тебя мордой в болото, ***… и … в зад.

«И это будет называться: легко отделалась, — мысленно добавил он, — потому что на самом деле мне хочется просто разорвать тебя в клочья. Куда более мелкие, чем оставляет козлоящер». Так, спокойно… спокойствие. Вдохнуть, сосчитать до пяти, выдохнуть… Он посмотрел на болото. Тварь стояла все там же, наклонившись к поверхности болота, и пыталась что–то то ли разглядеть, то ли вынюхать. Вот приподняла морду, огляделась по сторонам… снова наклонилась. — У козлоящера нет уязвимых мест, — тихо сказал Шемяка. — На голове и спине у него панцирь. Вроде черепашьего, но не сплошной, а сегментный… и потому позволяет твари двигаться куда более свободно. Примерно такой же панцирь и на брюхе, только малость поуже, чем на спине. Где панциря нет — кожа, очень толстая и прочная. — Неуязвимых зверей не бывает, — влез в разговор Энрико. — Верно. Уязвимое место козлоящера — глаза. Возьмешься с трех сотен метров погасить его гляделки? Козлоящер выпрямился. «Ежкин кот, — почти с восхищением подумал Шемяка, — до чего ж здоровая тварь — метра три роста, при том, что на полусогнутых. А вот чего Лешка гнал, что урод, когда стоит, на человека похож, только с рогами? Ни фига он не похож, в коленях два сустава и хвост… да и форма башки не соответствует, даже без учета рогов… всех трех пар. Ну, чего ты по сторонам глазеешь, а, чудо–юдо? Шел бы себе…» — А кроме глаз? — Кроме глаз по нему нужно из пушки лупить, — сказал Айсман. — Как минимум бээмпэшной. А так… видел я однажды, как мужик по твари почти полную ленту из «ПКМа» высадил… прежде чем козлоящер добежал и его на лоскутки перевел. — Видел — и остался жив? — Угу. Потому что мы гранатомет зарядить успели. И попали… первым выстрелом. Еще не закончив говорить, Сергей вдруг ощутил, как сжимается, будто проваливаясь куда–то вглубь, сердце… и с пронзительно–тоскливой ясностью понял, что драки уже не избежать, хотя тварь все еще стояла на том же месте. Просто переменился ветер. Он, уже не таясь, отложил в сторону Сашку и поднялся с земли. — Ты что?! — визг девушки резанул по ушам. — Свихнулся?! Монстр уже мчался к ним — короткими, неуклюжими с виду скачками, вырывая из воды целое облако брызг каждым ударом чудовищных когтей. Зрелище, способное вогнать в могилу само по себе, — видеть, что оскаленная пасть с каждой секундой все ближе, и понимать — остановить ее нечем, нечем… …почти нечем. Справа от Шемяки застучал автомат Энрико. Едва различимые при свете дня короткие белые нити — трассера? кой черт? — неслись над водой, утыкались в тушу… и гасли без всяких видимых последствий. Еще секундой позже начала стрелять и Анна. До конца оправдать свое прозвище и бросить гранату точно в нужный момент Айсман все же не сумел — глухой хлопок разрыва взметнул грязевый фонтан не под ногами козлоящера, а метрах в двух перед ним. Паршиво — был шанс подсечь осколками сухожилия на лапах, а так разве что оцарапает… но чудеса иногда все же случаются — ящер, ожесточенно тряся башкой, застыл на месте, и Шемяка тут же швырнул вторую «рэгэдэшку». На этот раз — точно. Взрывом тварь опрокинуло на бок. Козлоящер, отчаянно молотя по грязи лапами, запрокинул голову, — надрывный, полный тоски и ярости вой пронесся над топью, — и в этот миг Сергей, с трудом поймав на прицел мельтешащую среди бурых гейзеров тушу, выстрелил. Метил он в боковую, неприкрытую костяной пластиной часть шеи ящера. Сноп огня… отдача ракетницы едва не вывернула следопыту запястье, но это была невероятная мелочь в сравнении с тем, что начавший вставать козлоящер вновь повалился назад, а значит, самодельный «патрон последнего шанса» из спаянных гвоздей свою задачу исполнил. — Сука! Сука! Сука! Монстр был чудовищно живуч — как бы глупо это ни звучало, но по–другому не скажешь. С перебитым горлом, изодранный осколками двух гранат, расстреливаемый в упор из трех стволов, он, опершись на правую «руку», все же попытался подняться еще раз. Энрико, встав на колено и тщательно прицелившись, длинной очередью разнес локтевой сустав, и козлоящер ткнулся мордой в грязь. Грязь, которую хлеставшая из дыры на горле кровавая струя уже окрасила черным… — У–у–у, мля… Несколько секунд Шемяка мотал головой, пытаясь понять, откуда раздается странный лязгающий звук. Обернулся вправо, увидел, что оскалившийся самую малость похуже козлоящера Энрико пытается — не глядя — загнать в автомат новый рожок… держа его вверх тормашками. — Н–ну и з–зверюга–а–а… Потеки грязи на лице девушки сейчас выглядели очень эффектно — на белом, словно мука, фоне. Стрелять в подыхающего ящера она, к счастью, не пыталась — просто стояла, опустив оружие. — О–о–н. — Он — что? — тихо спросил Айсман. — О–о–н на–а–а меня смо–о–о–трит. — Ах, смотрит… Козлоящер и в самом деле почти прекратил дергаться, но вывернул морду, злобно уставясь на свою несостоявшуюся добычу левым глазом — правый, выбитый то ли пулей, то ли осколком, ярко–желтым потеком вытянулся почти до второго рога. — Смотрит, значит, — повторил Сергей. Больше всего на свете следопыту сейчас хотелось сесть и, не торопясь — пальцы–то наверняка дрожат, запросто полкисета просыпать можно! — свернуть самую большую во всем проклятом мире самокрутку. И скурить ее в две, максимум три затяжки. А вот потом уже можно будет вспоминать, что это за штуковина — жизнь. Только глаз этот… пожалуй, и впрямь надо с ним что–то сделать, больно уж гадско чертова скотина пялится… все никак не подохнет. — Так возьми, эта, — Шемяка закашлялся, — и погаси ему гляделку–то! В смысле — выбей на хрен. В чем проблема–то? — Я н–не мо… — Все ты можешь, — перебил девушку Сергей. — Главное — без нервов. Спокойненько берешь… этот рожок у тебя пустой? Так я и думал почему–то. Берешь, значит, отсоединяешь пустой рожок, кладешь его… ну или роняешь наземь, хрен с ним, потом поднимем! Снимаешь с пояса новый, вставляешь, досылаешь патрон в ствол… да, молодец, на одиночные… целишься и разбиваешь этот чертов желтый фонарик! Щелчок одиночного выстрела отчего–то показался ему неправдоподобно тихим. Козлоящер выгнулся дугой, несколько раз дернул левой передней лапой, повалился на бок и затих. Теперь уже — навсегда. — Надеюсь, — задумчиво произнес Энрико, — они не охотятся парами. О том, как охотятся козлоящеры, Сергей уже рассказывал, но скуластый сейчас вполне мог позабыть не только второпях прочитанную лекцию двухдневной давности, но и собственное имя. Что, впрочем, его ничуть не извиняло. — Стаями они охотятся, — зловеще процедил Шемяка и, дождавшись появления на лицах своих спутников гримасы ужаса, добавил: — Шутка. Сядь обратно. Единственный он был… верст на семьдесят окрест. Эти козлы соперников не любят, что вовсе не удивительно при ихних–то аппетитах! ШВЕЙЦАРЕЦ «Храбрости этим ребятам определенно нет нужды занимать, — с иронией подумал Швейцарец. — В отличие от ума». Впрочем, командиру — новому командиру, как надеялся Швейцарец, — принятое им решение, должно быть, казалось вполне логичным. Возможно, и даже единственно верным. Пытаться обойти долину — значило бы отстать от беглецов часа на три–четыре… а сейчас, когда их отряд остался всего с одной собакой, это могло поставить под сомнение успех погони. А так — простая арифметика: их тридцать семь… тридцать шесть, до снайпера — километр, но метров с пятисот его уже можно будет попытаться прижать огнем. Скольких он подстрелит за… ну пусть даже за три–четыре минуты? Пятерых? Шестерых? Пусть пробует — парни хотят жить, и петли будут закладывать похлеще любых зайцев. Лавировали они и в самом деле хоть куда, но проклятый снайпер был еще лучше. Он стрелял по ним, как по рябчикам, влет, словно заранее зная, когда и куда дернется попавший к нему на прицел. Бил на выбор, будто и не очень торопясь — хлоп. Хлоп. Хлоп — и с каждой вспыхивавшей на дальнем склоне искоркой кто–то из бегущих валился на землю, прошитый пулей.