Андрей Уланов - Автоматная баллада.

Одному, правда, «повезло». Его броня — люк танковый он себе на пузо приклеил, что ли, краем сознания удивленно отметил Швейцарец — удержала пулю. Впрочем, навряд ли обладатель «люка» успел порадоваться этому. Слишком мала была площадь «поймавшей» пулю стальной пластинки, вдобавок она уже успела протереть ватник, не дав последнему отыграть роль амортизирующего подбоя — жуткий удар отшвырнул храмовника, круша ребра и доставая до сердца. И все–таки они бежали вперед. Почти все. Назад, к спасительной зеленой стене леса, бросились только двое. Остальные, похоже, решили, что лучше уж в грудь, чем в спину… ну, пусть ваш господь, ребята, будет вам судьей, а я, так и быть, исполню работу прокурора и палача. И–и–раз! Затвор назад, патрон вложить–дослать–выдохнуть–навести–нажать–еще–один–и–пожалуй–Красотка–хватит–на–сегодня. Хорошего понемножку, как говорит наш общий знакомый Старик — твой родной отец… и куда больше, чем отец, — для меня. Он начал приподниматься, но в этот миг пропевшая в метре над его головой очередь подсказала, что пришел черед еще одного подарка судьбы. Храмовник с пулеметом, до этой секунды петлявший так ловко, что Швейцарец не решился ответить «заг» на его «зиг», то ли, наконец, выдохся, то ли просто вообразил, будто шесть сотен метров — наилучший выбор для того, чтобы попытаться задавить чертового снайпера огнем. Шансы были не так уж плохи — дистанцию он угадал верно и второй–третьей очередью мог бы… только вот ответный выстрел Швейцарца не оставил храмовнику никакого «потом». — Уходим. Теперь счет шел на секунды. Одна — скатать «коврик», еще полторы — перетянуть его веревкой и, затянув узлы, вскинуть на плечо. И три — схватить девчонку за руку и потащить за собой. Пули уже вовсю посвистывали вокруг них, то и дело с пронзительным визгом рикошетируя от камней. Ежу понятно, что на бегу попасть из «калаша» за полкилометра можно разве что при ну о–очень большой удаче, но когда сразу два десятка стволов начинают молотить воздух, баллистика может и уступить место статистике… Впрочем, им–то долго бежать не требовалось — лес был рядом. Швейцарец остановился сразу, едва только первые еловые лапы заслонили их от погони. Это было так неожиданно, что девушка едва не сбила его с ног. — Ты чего? Некоторые храмовники еще продолжали стрелять — в еловой чаще тут и там знакомо щелкало, прямо на голову Швейцарцу свалилась отстреленная ветка. Он едва заметил это, полностью сосредоточившись на весьма странном занятии — обеими руками держа Красотку за приклад, несколько раз вогнал ствол винтовки в землю перед собой. — Ты чего, а? — Иди за мной! — тон, которым были произнесены эти слова, заставил девушку съежиться, словно порыв ледяного ветра. — Точно по моим следам. И даже не думай шагнуть в сторону. Вправо, влево, шаг. Вправо, влево, шаг… лево–лево–лево — участок чуть взрыхленной земли между двумя елями, по мнению Швейцарца, в дополнительной проверке не нуждался. — Нас сейчас догонят! — Не мешай! Автоматы в руках догонявших и в самом деле потрескивали, казалось, буквально за их спинами, но Швейцарец сейчас почти не думал о них. Вправо–влево, вправо–влево… Красотка, едва проткнув дерн, неожиданно пытается уйти вниз… ага! Нет уж, мы лучше попрыгаем по корням, на раз–два–три, хоть и выглядит со стороны по–детски, но зато… Их оставалось двадцать три, когда они с разбегу вломились в ельник — разгоряченные погоней, видящие перед собой лишь мелькнувшие среди зелени спины беглецов. — А–а–а, б***!

Вопль донесся из–под земли. Точнее — из черного, остро пахнущего сыростью отверстия в земле. — Никитой, — неуверенно позвал приятеля бежавший следом храмовник, — ты там как? — В порядке я, — глухо отозвалась нора. — Ногу вот только… б**, Вась, кинь веревку или чо… — Де я тебе возьму… — начал Вася и осекся, глядя на подошедшего десятника, Михалыч — бывалый, тертый мужик, не боявшийся, как шутили, ни черта, ни гнева Основателя, — бледный, словно полотно, медленно пятился назад, не сводя глаз с черного провала. — Вась, ты че, заснул? — задрав голову, крикнул провалившийся храмовник. Затем он услышал шуршание. Очень тихое шуршание, похожее на звук лениво накатившей на песчаный берег волны. Тогда лишь он понял — и с отчаянным криком рванулся вверх, к свету и жизни. В следующий миг шуршащая волна накрыла его, и крик разом прервался, захлебнувшись жутким булькающим звуком. — Э–то… э–то… — посеревший от ужаса Вася мотал головой, будто надеясь таким образом вытряхнуть из памяти несколько последних минут. — Землеройки, — выдохнул десятник. — Проклятый сукин сын завел нас к землеройкам. — Я–я д–думал, это хе–е–е… — Херня? — Михалыч ткнул рукой в сторону ямы. Никаких звуков из нее уже не доносилось… кроме тихого похрустывания, осознал Вася и, упав на колени, начал удобрять ель остатками своего завтрака. — И чо теперь? — неуверенно произнес кто–то на правом фланге цепи. — Назад? — Куй тебе в зад! — огрызнулась соседняя ель. — Назад ломанемся, снайперюга этот точно всех положит. — Не, ну а чо? Зимы тут ждать? — Чо–чо, — зло рявкнул Михалыч, — вперед идти! Землеройники не на версту тянутся! Еж ли с оглядкой… пройти можно. Не минное поле… чай. САШКА

Слона Эмма завалила чисто — с двух сотен метров, первым же выстрелом. Хотя, конечно, достижение Анны заслуживало более продолжительных аплодисментов — незаметно подобраться к стае ушастых на такую дистанцию сумеет далеко не всякий следопыт. То ли она и впрямь была так хороша, то ли конкретно эти серые морды расслабились, но лишь когда крупный слоняра, отчаянно трубя, начал заваливаться на бок, его сородичи опомнились и, задрав хвосты и хоботы, гулко топоча, унеслись в болотную даль. Как я и ожидал — слон, что бы там ни говорил Энрико, животное хоть и злобное, но при этом, как нередко бывает, еще и крайне трусливое, так что страховали мы Эмму напрасно. В честь «подвига» Анна потребовала, чтобы ее освободили от проворачивания вертела. Хотя жарить слона целиком все равно никто не собирался — ушастый, как я уже говорил, попался крупный, так что надеяться умять втроем всю тушу было бы чистейшей воды фантастикой. — Не знал, что ты из этих… — Из каких еще «этих»? — настороженно переспросила Анна. — Про которых поэт один написал, — пояснил Сергей. — Классик. Еще до войны. Мол, слона на скаку остановят и хобот ему оторвут. — Насчет хобота не скажу, — задумчиво произнесла девушка, — а остановить… я раз коня на полном галопе остановила, а тут всего–то метр двадцать в холке. — Больше, — возразил Энрико. — Когда он вскинулся, у него глаза вровень с моими получились. — Так то, когда вскинулся… а в холке — метр двадцать. Или метр тридцать, но никак не больше. Макс тихонько залязгал. — Ты чего? — спросил я. — Стих, о котором упомянул твой хозяин, — пробормотал «АКМ», — был написан в те времена, когда слоны были большие. — … а крысы — маленькие. А еще до войны трава была зеленее, небо — голубее, а деревья — деревяннее. Макс! Я вообще–то тоже кое–что помню! — В том–то и дело, что «кое–что». — А я, — глухо щелкнула «Ml6», — помню только войну. И все замолчали — даже не подозревающие о нашей беседе хозяева. Словно маленькую ложбинку на крохотном островке накрыло огромной мрачной тенью — тех дней. Судных Дней планеты. Тогда я еще был, по сути, ничем — нерассуждающим, бездумным куском металла сложной формы. Но даже и в таком виде я чувствовал, как растет напряжение вокруг меня, как натягиваются, словно струны, нервы держащих меня людей. Война случилась не внезапно. Сначала прошла серия «инцидентов» — сбитый пассажирский лайнер, пропавшие в тех же стылых волнах курильские «Миги». Стычки на границе двух Корей… разбомбленный «по ошибке» советский тральщик на Средиземке… исчезнувший неподалеку от русской эскадры «Гэлэкси»… прошедшие с невиданным размахом осенние учения, которые обе стороны сочли за признак скрытой мобилизации врага. «Период международной напряженности» тянулся больше полугода — и, наконец, у одной из сторон перетянутые струны начали рваться, слишком уж тяжел был груз, вдобавок давил еще и прошлый опыт. Раз уж не миновать, так пусть хотя не так, как в 41–м… лучше уж самим. Тогда… начиная, они верили — точнее, им хотелось верить! — что шанс на победу, хоть и призрачный, все же есть, что в самом худшем варианте все ограничится сожженной Европой, да и то, если повезет, не всей. Ведь им — главным — есть что терять, а если в ход пойдет «последний довод королей»… но разбуженную первыми выстрелами лавину было уже не остановить. Даже и притормозить толком не удалось — и на мировом игральном столе армии и флоты сгорали едва ли не быстрее брошенных в костер бумажных десяток и валетов… и кто–то, решив, что игра уж слишком пошла в одни ворота, первым схватился за козырь, а его соперник поднял ставку до мегатонных высот. И карты вдруг обернулись упрямо ползущими по спекшейся земле сводными отрядами из живых мертвецов, сражающихся с такими же полутрупами за руины, когда–то назначенные целями в давно погибших штабах. И карты обернулись разодранными чудовищным ударом корпусами кораблей, в которые хлестала вскипяченная термоядром вода… И превратились в падающие с черных от дыма небес ослепительно–белые звезды. — Иногда, — задумчиво произнесла Эмма. — Я думаю… мы ведь любим стрелять, так? — Разумеется. Как же можно не любить то, для чего создан? — Да, верно. И я думаю — те, что стояли в шахтах. Много больше и сложнее нас… если они тоже осознали себя… свою мощь… и захотели вырваться из–под бетона и стали, взмыть небо на огненном столбе, почувствовать холод космоса и жар атмосферы… …может, они просто тоже захотели совершить то, ради чего были созданы? Отвечать ей никто не стал. ШВЕЙЦАРЕЦ