Пауль Локамп - Есть время жить

— Его дело. Куда едет?

— В сторону Калининграда собирается.

— Не доедет, — констатирую я, — хотя дуракам счастье, может, и доберётся. А там что, торжественный комитет по встрече его ожидает?

Альгис пожимает плечами

— Не знаю. Кстати, Линас бочку солярки привез. Сказал — для вас, в дорогу. Идём, хватит тут по одному слову в час бросать, поможешь гробы вынести...

Ну вот, машина упакована под завязку. В кузов мы грузим бочку солярки, которую обложили несколькими мешками с песком и надежно закрепили верёвками. Укладываем две запаски. Из еды в дорогу берём только тушёнку, армейские пайки и две канистры с питьевой водой. Ну и, конечно, некоторые важные мелочи, вроде кофе и лекарств. Личные вещи. Хотя какие тут личные вещи, кроме зубной щетки. Вида, добрая душа с железным характером и алмазным терпением, приготовила нам пироги в дорогу. Два спальника, газовая горелка и несколько котелков, чтобы не мешать кофе с супом. Разные бытовые мелочи. В общем, вещей, как мы ни старались, набралось много. Оружие выбирали долго, его накопилось немало. После долгих раздумий решили, что забираем Сайгу и РПКМ, чтобы с патронами не мучаться. Два цинка патронов к ним. Винтовка с тремя сотнями патронов и дальномер с баллистическим калькулятором, который остался мне по наследству от Сашки. Тысяча патронов для Глоков, пришлось забрать у Асты её семнадцатый. Два дробовика и по сотне патронов к ним. Куда нам больше — не штурмовать едем. При возможности объехать опасность — лучше так и сделать, не ввязываясь в ненужные перестрелки. Остальное мы оставим здесь, на базе. Вернёмся же, куда мы денемся...

— Ну что, Роберт, завтра в путь? — Айвар затянулся сигаретой, на миг осветив в сумерках своё лицо, — даст Бог, через неделю доберёмся до Украины. Увидишь своих. Сколько вы уже в разлуке?

— Больше двух месяцев, а точнее, ровно восемьдесят четыре дня...

— Не переживай, скоро встретишься. Несколько дней в пути, пусть неделя, не больше, и всё будет хорошо. Начнём новую жизнь, — он грустно усмехнулся, — на развалинах прошлого. Может, оно и к лучшему — мир перед концом света оскотинился окончательно.

— Может, и так, — я повернулся к Айвару, — не знаю, слишком уж всё быстро произошло. Трудно теперь сказать, что лучше, что хуже. Кто прав, кто виноват. У нас ведь не просто так привычную жизнь забрали, и нас перемололо, словно через жернова пропустило. Я по утрам смотрю в зеркало и себя не узнаю. Такое чувство, что себя потерял где-то там, по ту сторону добра и зла. Мне кажется, что мы тоже превратились в зомби. Только моральных; потеряв мир, близких, привычную жизнь, мы всё еще пытаемся жить. Как зомби, следуя каким-то неизвестным нам законам и рефлексам. Вспомни, однажды такое уже проходили, когда в начале девяностых мы, уже зрелые люди, ломали себя через колено, пытаясь привыкнуть к новой игре, по неизвестным правилам, которые нам забыли объяснить перед тем, как раздать карты. Мы и барахтались, каждый как умел. Каждый искал что-то своё. Кто-то нашёл, кто-то нет. Сейчас опять то же самое, только масштабы глобальнее. А может, это просто страх...

— А не поздновато нам смысл жизни искать?

— Не знаю. Смотря как посмотреть. Если как на дорогу, то, на первый взгляд, смысла нет. Казалось бы, бессмыслица — дорога, в конце которой ты умираешь, но мы всё же живём, значит, должен быть этот долбанный смысл! Вспомни эти два месяца, которые мы прожили — не так уж мало сделано. Дали нескольким семьям надежду на будущее. Кого смогли — спасли, кто был достоин пули — убили. Хороший финал для ремесленников от искусства. Сделали гораздо больше — смогли остаться людьми в этом аду. Может, огрубели и очерствели, но и в мирной жизни мы сентиментальностью не отличались, так что всё простительно и понятно.

— Что-то тебя на слова пробило. Боишься?

— Боюсь... Очень боюсь, что могу опоздать или уже опоздал, — я подошёл к краю веранды, закрыл глаза и подставил лицо теплому ночному ветру. Ветер... Тёплый, весенний ветер. Улететь бы отсюда... Туда, где неторопливо несёт свои воды Лета, река Забвения. Где есть всё и одновременно нет ничего. Есть только наше прошлое, стоящее перед нашими глазами, словно кадры из старого фильма. Господи, сделай так, чтобы не было бессмысленно всё, что сделал! Дай силы пройти этот путь до конца...

— Знаешь, — Айвар немного помолчал, — ты, наверное, прав. Эти два месяца мы жили. Даже, может быть, более осмысленно, чем всю прошлую жизнь. Пусть это время было жестоким, страшным, пусть у нас не было великих Целей, но ты прав — был Смысл. Причём, — он улыбнулся — более осязаемый, чем спокойная старость двух стариков, где-нибудь в парке, на скамейке в компании шахмат и валидола. Была дорога... Пусть она и остаётся. Кто знает, куда она нас приведёт.

— Знаю, куда, — я улыбнулся, — туда, где нас ждут.

— Ну что, боярин, готов к труду и обороне? — входя в комнату, спросил Айвар. Чисто выбритый и подтянутый, словно в старые добрые времена, перед началом нового, интересного проекта.

— Всегда готов, — я усмехаюсь и поднимаюсь ему навстречу.

— Ну, раз готов, пошли, перед дорогой хлопнем по рюмке кофе и в путь?

— Потопали, — хлопаю его по плечу и, выходя из комнаты, оглядываюсь. Тепло здесь. Тем самым внутренним теплом, которое отличает дома, в которых всегда царила любовь. Мир изменился, люди... Люди тоже изменились. А дом — нет, даже несмотря на решётки на окнах и легкий запах оружейного масла.

Во дворе уже стояли наши соседи, Линас, Каролис, даже Эдгар пришёл, что меня слегка удивило. Вида, в сторонке, как всегда, мнёт платок и украдкой вытирает глаза. Аста грустная и почему-то смущённая. Вот глупышка — мы же не на тот свет собрались.

— Заправлен под завязку, проверена запаска и техталон, — Каролис цитирует слова старой, еще времён афганской войны, песни и забирает у меня сумку, чтобы положить её в машину. Вот чудак — мы же не паровозом едем, чтобы меня в купе усаживать.

Альгис, оглаживая свои рыжие усы, стоит у машины. У него на плече пушистым столбиком сидит Лёвка. Ну блин...

— Сейчас возьму и расплачусь, — усмехаюсь я, — ведь не в кругосветку уходим. А вы тут устроили, понимаешь, проводы в ссылку.

Усаживаемся в машину, Айвар ставит пулемёт между коленями и ёрзает на сиденье, устраиваясь поудобнее.

— Ну, что, Робби, от винта?

— Пожалуй, что да, — говорю я, но, вдруг вспомнив, выбираюсь из машины и иду к Альгису, на ходу расстёгивая карман жилета.

— Дядька, тут записи мои, дневник, — подаю ему потрепанный ежедневник, — ты же любишь мемуары читать. Вот и прочтёшь на досуге. Будет чем заняться, пока мы не вернёмся.

Он берёт у меня из рук записи, словно принимает эстафету. Я на миг задерживаюсь, оглядев людей, стоящих вокруг него и, неожиданно даже для себя, широко улыбаюсь.