Джеймс Гарднер - Отряд обреченных

— Они глупые, — сказала Весло.

Один из морлоков попытался вскочить, но Тобит взмахнул рукой, давая понять, чтобы тот сел:

— Оставаться на месте! Сидеть!

Морлок шлепнулся обратно.

— До тебя еще не дошло, что значит иметь эту кожу? — Филар самодовольно ухмыльнулся. — У меня есть лоскут. Я занимаю тут чертовски высокое положение и, следовательно, могу в знак уважения одаривать своих друзей, — Он сунул руку в свисающий с пояса мешок и достал лоскут чего-то вроде коричневой ткани, тонкой и мягкой. — Кожа, Рамос. Как думаешь, этого куска хватит, чтобы прикрыть пятно на твоем лице?

На мгновение я совершенно растерялась. Очень хочется сказать, что возникло желание ударить Тобита и стереть глупую усмешку с его лица… Но это было бы неправдой, я была слишком ошеломлена даже для того, чтобы разозлиться. Кусок мягкой кожи больше всего походил на лоскут коричневой ткани. И он воображает, что я приложу это к лицу?

— Вижу, ты довольна, — удовлетворенно кивнул он. — Поверь, это все, что тебе надо. Самоклеящаяся, пористая, чтобы пот выделялся наружу, а воздух проникал внутрь, даже обладающая свойством подстраиваться под цвет твоей кожи, словно хамелеон.

— Моей… — Я с трудом сглотнула. — Да, Филар, это именно то, чего я хочу. Кусок синтетического материала — я прикладываю его к лицу и смотрю, как он багровеет. Удовольствие — высший класс!

— Рамос, Лига изобрела этот материал специально с целью скрывать всякое дерьмо вроде того, что красуется у тебя на лице. Скрывать все — в этом состоит идея Мелаквина. Ха! Вот послушай. Прежде у меня был отвратительный шрам в память об одном приключении. Теперь кожа на этом месте гладкая, словно задница младенца. — Он говорил очень громко, как часто случается с пьяными, и, видимо, внезапно осознав это, понизил голос. — Послушай, Фестина… может, получится, а может, и нет. Кто знает, как кожа среагирует на… то, что у тебя? Но когда я прикрываю свой синяк, она не приобретает цвет синяка. И я, так и быть, выдам тебе еще один секрет: на носу у меня тоже фальшивая кожа. Она скрывает…

Он сделал неопределенный жест рукой. Только теперь я заметила, что нос у Тобита имел более здоровый вид, чем раньше, в Академии: гладкий, безо всяких рябинок и красноты. Правда, он остался таким же, похожим на луковицу.

— Видишь? — он с гордостью вертел головой, давая мне возможность рассмотреть свою физиономию. — Может, эта кожа и тебе поможет.

Он пододвинул ко мне жалкий коричневатый лоскут. Я не взяла его.

— Ну что тебе не нравится? Может, ты из тех женщин, которые используют свое лицо как предлог? Типа, кому легче повторять, что, вот, мол, такой уж я уродилась, а не пытаться решить свои проблемы из страха, что это может получиться. Не волнуйся — не будь этого пятна, тебе не на что было бы жаловаться…

— Еще одно слово, — прервала я его, — и я так тебя отделаю, что не хватит никакой кожи, чтобы скрыть это.

Морлоки очнулись и затрясли своими копьями. Жалкая, хотя и трогательная попытка выглядеть устрашающе. Продемонстрировать им, что после моих тигриных когтей след останется на любой коже, даже фальшивой? Весло положила руку мне на плечо:

— Не будь глупой, Фестина. Этот человек говорит, что ты можешь стать менее безобразной. Было бы лучше, если бы ты стала менее безобразной. Тогда смотреть на тебя было бы не так грустно.

— Тебе грустно, когда ты смотришь на меня, Весло?

— Я не из тех, кого волнует, как выглядят другие. Но, может, кому-то при виде тебя хочется плакать, потому что это неправильно — у единственного хорошего разведчика такой недостаток.

Ах! Ох!

— Ладно. Давай сюда твою кожу.

На ощупь лоскут оказался таким мягким и ровным, что хотелось гладить и гладить его. Цвет уже был близок к цвету моей кожи, пожалуй, чуть-чуть темнее. Когда я приложу лоскут к лицу, вряд ли разница будет слишком заметна — как если бы одна часть лица загорела немного больше другой. При условии, что искусственная кожа не приобретет багровый оттенок родимого пятна.

— Как быстро она меняет цвет? — спросила я, не глядя на Тобита.

— Примерно за час.

— Встретимся через час, — с этими словами я покинула комнату.

Весло не отставала от меня. Вообще-то сейчас я не нуждалась в чьем-либо обществе, однако если, напившись, морлоки впадут в воинственное настроение, ей придется туго.

Выйдя из здания, я быстрым шагом пересекла площадь, двигаясь в направлении окраин города.

— Куда мы идем? — спросила Весло.

— Я ищу зеркало.

Как будто в нем была нужда, со всем этим стеклом вокруг! В случае необходимости я могла приложить к лицу лоскут, глядя на свое отражение в теле Весла. Но мне хотелось уйти подальше от Тобита. Если все получится, выносить его самодовольство будет… скажем так, неприятно; но если я даже не попытаюсь, он станет просто непереносим.

Если я даже не попытаюсь…

Представляете, у меня в животе возникли точно такие же спазмы, как в ту ночь, когда я решила расстаться с невинностью! Результат балансирования на остром лезвии желания и страха. Мне хотелось увидеть себя с нормальным лицом, я, можно сказать, страстно желала этого. Но опасалась разочароваться; хуже того, боялась измениться. Временами моя жизнь напоминала войну за то, чтобы оставаться самой собой. Меня ужасала мысль превратиться в кого-то другого, потерять себя.

Понимаю, это звучит по-детски. Просто я не могу найти слов, чтобы описать глубину проблемы, глубину своего страха; я не в состоянии охарактеризовать эти ощущения даже для себя самой. Нет у меня слов и для описания силы моего страстного желания. По-вашему, легко объяснить, почему я хотела избавиться от своего уродства, это ведь так очевидно, верно? Выглядеть как Проуп, Хакви и все прочие, в чьих взглядах я на протяжении всей жизни видела унизительное для себя отвращение, — с какой стати я должна стыдиться своего желания ничем не отличаться от обычных людей?

И Джелка… глупо, наверное, думать о нем в такой момент, но как он отреагирует? Будет ли в восторге, обнаружив на Мелаквине женщину безо всяких изъянов? Или же станет воспринимать меня так, как разведчики всегда относятся к «нормальным»: как к поверхностным, тщеславным, милым существам, не стоящим, однако, серьезного внимания?

— У тебя грустный вид, — заметила Весло. — Почему ты грустишь, Фестина?

— Потому что я глупая, — я покачала головой. — Очень глупая. Я хочу быть сама собой, но в то же время хочу стать другой женщиной, которая, боюсь, может мне не понравиться.

— Это и в самом деле глупо, — согласилась Весло. — Если ты станешь совсем другой женщиной, я разобью тебе нос; тогда ты будешь знать, что должна снова превратиться в мою подругу.