Валентин Шатилов - Магнолия

О, как много вопросов сразу! Так запросто и не ответить. Для этого надо бы посмотреть еще дальше влево. И чуть ниже. Но о том, чтобы скосить глаза еще больше, нечего было и мечтать. Ведь для этого потребовалось бы дополнительное мышечное напряжение, а сил и так едва хватало на поддержание дыхания.

Впрочем, если хорошенько подумать, то можно сэкономить и на самом малом. На том же дыхании. Стоит только захотеть…

Она захотела — и дыхание послушно прекратилось. При этом действительно появился резерв сил. Ура, сработало!

Она потихонечку, постепенно напрягла шею, продвинула голову налево — в направлении голой ноги… Но получилось еще хуже, чем было, потому что началось нечто невообразимое. До этого момента она, видимо, лежала на боку, на правой руке (и в руке уже начиналось покалывание застоявшейся крови), а предпринятое усилие сместило центр тяжести тела — и мир вокруг пришел в движение. Стал перемещаться, неуклонно, неуправляемо задираться кверху, а потом рывком крутанулся — это она перекувырнулась, скатываясь вниз. Больно шлепнув при этом голой кожей по влажной металлической поверхности и гулко стукнувшись об эту же поверхность лбом.

Все это произошло так неожиданно и оказалось так неприятно, что она с ужасом ждала продолжения своего падения. Но продолжения не было — по-видимому она скатилась до самого низа. Голова теперь не прижималась щекой к скользкому бастиону стенки, а лежала затылком в чем-то жидком, по родному теплом и — приятном. Глаза же таращились теперь прямо вверх. И видели край металлической стенки — поблескивающее холодом кольцо вверху. А за ним — пустота полумрака.

Кстати, вопрос с голой ногой благополучно разрешился сам собой. Нога сопровождала ее в перемещениях — из чего стало понятно, что это — ее собственная нога.

Так что проблем в этом мире почти не осталось. За исключением одной: неудержимо холодало. И эта неудержимость была каким-то таинственным образом связана с негромким журчанием сбоку. Она слышала это журчание и раньше, да только теперь обратила на него должное внимание. И вспомнила, что до журчания был громкий, отрывистый звук — очень неприятный. Собственно, отрывистых звуков было довольно много, но они все были тише, а этот, главный, прозвучал громче, весомее других — после него и началось журчание.

А с журчания-то началось пробуждение! Эта мысль вдруг так четко вошла в сознание, что от ее определенности стало даже грустно.

Вспомнилось, как славно было до пробуждения. Как радостно тогда ощущалось, что мир состоит из нее — из нее одной! Весь огромный, ласковый, теплый мир. Потом мир постепенно начал отступать, отдаляться. Но не весь. Часть его так с ней и осталась — и у нее появилось тело. Сладкими судорогами мир выходил из рук — и у нее появились руки, из ног — появились ноги. И это было даже еще приятней — начавшееся освобождение от всемирного одиночества обещало новую информацию, новые ощущения.

И тут — этот звук. И стало всего не хватать тепла, воздуха, сил… Все забирало негромкое деловитое журчание. Стало так неприятно — и даже страшно. Вот как дело обернулось — страшно!

Глаза по-прежнему тупо таращились вверх в невообразимую вышину — туда, где метрах в двух от ее лица заканчивался серый стакан металлических стенок. И вдруг в вышине, на самом краю бесцветного круга, что-то появилось. Задвигалось. Что-то неотчетливое. А вдруг оно тоже было живое?

Потревожив опять мышцы глазного яблока, она перевела хрусталик на более дальнее видение, и изображение прояснилось. Она вновь мысленно полистала универсальную справочную книгу и нашла подходящее словечко: «лицо». Можно и еще точнее: «человеческое лицо». Человеческое — это еще что такое? Она поискала соответствующую страницу. Человеческое, человеческое… — а, вот!

Но в универсальной книге за простым словечком «человек» оказалось столько объяснений, рассуждений, понятий — причем таких, которые сами еще нуждались в объяснении, — что она решила пока оставить это дело. Человеческое так человеческое. Пускай себе человеческое. На фоне темного потолка.

Человек, вероятно, заглядывал к ней, слегка перегнувшись через край металлического стакана. Была видна только его голова и часть шеи.

Человек что-то говорил — губы и шея двигались.

Появление человека могло означать только одно: мир населен! До сих пор мироздание ей представлялось как-то по-иному, а оказывается вот, гляди-ка, человек! Значит, рассуждая логически, могут найтись и другие человеки, вернее, люди. Не исключено, что их найдется даже довольно много.

Неужели больше трех? Это, конечно, слишком много, ну да ладно. В принципе, она вполне одобрительно относилась к такой перспективе. И мысленно даже улыбнулась склонившемуся человеку.

Но человеку было некогда. Он договорил, и голова его исчезла — ушла за край круга. И только тогда она поняла, что он сказал.

Он сказал: «Глянь-ка — и здесь тоже!» И все. И стало почему-то грустно.

Последние капли теплого и родного неслышно утекали из-под затылка. А вокруг опять запрыгали в воздухе неприятные отрывистые звуки.

Прямо у нее на глазах в металлической стенке, недалеко от края, появилась маленькая дырочка, а пуля, пробившая ее, ударилась о противоположную стенку. Но не смогла вырваться наружу и, лязгнув несколько раз, шлепнулась прямо у щеки, зло шипя и постепенно остывая.

Вокруг — за границей бака, на воронкообразном дне которого она лежала, — что-то происходило. А она лежала неудобно — головой в самом низу. Ее голые ноги нелепо раскорячились на вертикальной стенке бака, да и вся она была голая, беспомощная, а вокруг уже стоял самый настоящий холод.

Тарахтели выстрелы, гулко отдаваясь во внутренностях металлического бака, одна из следующих пуль вполне могла пробить стенку где-нибудь пониже и вонзиться, шипя, в ее тело. И даже убить! Но никому не было дела до ее бед и до нее самой…..

От обиды и холода хотелось заплакать, но не было сил активизировать слезные железы. К тому же в голове начало тихонько позванивать, серый круг над лицом стал стремительно темнеть — и тут она спохватилась, что по-прежнему не дышит. Торопливо задышала. Звон и потемнение прекратились.

Снаружи бака еще некоторое время громыхали выстрелы и гудели крики, потом смолкли.

А она себе лежала — тихо-тихо. Как мышка. И легонько, экономно дышала. Берегла силы. Надеялась на то, что придет некто, который приголубит, приласкает, утешит…

И действительно — потом, уже ночью, ее нашли.

По стенке бака что-то протарахтело, сверху свесилась пластмассовая лестница. По ступенькам, отдуваясь, спустился человек, плохо различимый в темноте — отчетливо был виден только его белый халат.