Глеб Сердитый - По следу Саламандры

Он достал из мешочка одну монету в пять «чего–то там», другую в десять «как, бишь, у них это называется?» и примерил их к пятнам под окошками.

Хмыкнув про себя, он еще раз прошелся, рассматривая рисунки и считая пятна, затем вернулся к узкому ящичку и решительно уложил в углубления две монеты одного достоинства и одну достоинства повыше. Уложил и задвинул ящичек в стену. Ну, что за медяки они мне могут дать? Что–то тут же звякнуло там, за стеной, продолжившись коротким колокольным разнобоем.

Затем он подошел к третьему слева окошку, шторка которого была сомнительно украшена изображением выглядывающей из каких–то зарослей толстомордой рыбы с выпученными глазами, увенчанной короной солнечных лучей, и решительно повернул бутон хризантемы.

С минуту ничего не происходило, затем вновь звякнуло, приглушенно забулькало, коротко зашипел пар и из стены рядом с окошком выскочил красный флажок с белой хризантемой в центре. Механик хмыкнул и с некоторой даже опаской поднял шторку. Ага!

Карсон получил штампованную из пальмового листа тарелку с выдавленным на дне драконом, которого он сначала нащупал на дне, а потом разглядел, приподняв тарелку выше бровей. А на ней — жареную рыбу и запаренную горку водорослей. Здесь же, завитая мелкой бестией, лежала лапша и кружочки маринованной свеклы и моркови.

Пахло аппетитно, пускай и непривычно.

Карсон поставил еду на стол. Медяков осталось еще много. Он подошел к другому окошку, с самым непонятным рисунком и, повторив операцию, получил самое непонятное блюдо: горку белых отварных бантиков из муки, политых маслом и присыпанных зеленью.

Взял двумя пальцами брезгливо один из бантиков и отправил в рот. Заранее морщась опасливо, раскусил и начал жевать.

— Это же выходит, — в изумлении уставясь на тарелку, молвил он, — вроде как тоже лапша, но внутри у ней крабовое мясо. И как же это они их лепят?

Он экспериментировал, пока мелочь не кончилась.

В результате уставил стол пятью тарелками с разной снедью, из которой он мог опознать только первое и последнее блюдо: рыбу и зажаренную до хрустящей корочки крошечную тушку птицы с гарниром из той же лапши и солений.

— Эх, едоки, — окинув взглядом стол предстоящего пиршества, сказал здоровяк. — А где же каша? Каштаны где? Где грудинка и окорок? А капустки? Бобов? Осьминожков, жаренных в сметанке с грибами, а? Ну, хозяин невидимый, сетовать не буду — как смог, ты меня уважил. Да будет светел и сытен путь достойного мужа, ветра благоприятны, а попутчики веселы.

С этими словами, достав из внутреннего кармана футляр с серебряным столовым прибором, он принялся за еду.

Через какое–то время, он и не заметил когда, в зале оказалась стайка низкорослых восточных моряков, смотревших на гиганта с опаской. Они брали себе по одной–единственной тарелке и рассаживались поодаль. Карсон приветливо помахал им серебряной ложкой.

Жизнь пока налаживалась. А там посмотрим.

Двое на крыше.

Ах, какой ветер сегодня! Порывистый. Холодный.

На восьмиугольной галерее, окружающей знаменитый шпиль, венчающий громаду Мулер–Билдинг, стояли двое.

Один из них — высокий — был одет в костюмчик с чужого плеча, будто для балагана: широкие, но коротковатые темно–серые брюки в светлую полоску и короткий светлый сюртук. На голове его возвышалась мятая шляпа с вислыми полями. Весь вид этого человека говорил о том, что он переживает не лучшие времена, но из последних сил пытается выглядеть респектабельно. Правда, он уже не отдает себе отчет в том, насколько жалкий результат дают эти попытки.

Видно было также, что от пребывания на крыше Мулер–Билдинг он не в восторге.

— Послушай, Билли, — говорил он своему напарнику, — может быть, закончим на этом? Ты убедил меня. Я верю, что ты готов помыть это окно, но делать этого не нужно. Это опасно! Я не хочу, чтобы ты рисковал…

Тот, кого называли Билли, был на голову ниже говорившего и заметно склонен к полноте. Но широкие тяжелые плечи и мускулистые руки ясно давали понять, что мы имеем дело с физически исключительно сильным человеком.

— Джефф, дружище, — отвечал он. — То, что пари заключено под хмельком, не отменяет его. Даже наоборот! Человек всегда должен отвечать за слова, произнесенные им. Иначе он ни за что не отвечает. А кому нужен такой человек? Нет, дружище, я должен вымыть это окно. Это и тебе, и мне будет уроком. А когда я закончу, мы вместе сходим куда–нибудь и отметим это на выигранные мною деньги.

— Да вот они, твои деньги! — взмолился долговязый Джефф. — Я готов отдать их тебе теперь же! Только не нужно карабкаться по стене. Мы прямо сейчас можем начать отмечать твою победу.

— Нет, дружище Джефф, — покачал головой Билли, — такой победы мне не нужно! Подстрахуй…

И с этими словами начал спускаться с крыши, отталкиваясь ногами от стены.

Чуть ниже его спускалось ведерко с раствором для мытья стекла и специальная щетка. Он подготовился по–настоящему и собирался действительно мыть окно, а не просто показать, как он это мог бы сделать. Джефф с перекошенным от страха и отчаяния лицом придерживал веревку на всякий случай.

Смысл спора заключался в том, что придуманная Билли остроумная система для спуска по веревке из верхних этажей многоэтажных зданий проста, удобна и надежна. Она, без сомнения, позволит не только спастись из здания в случае пожара, даже нетренированному человеку, но и помыть окно на тридцатом или сороковом этаже такой громады, как, например, Мулер–Билдинг.

Джефф сказал, что это преувеличение, и довольно безответственное.

Присутствующие при этом приятели и просто случайные слушатели немедленно разделились на две группы. Одни встали на сторону Джефферсона, утверждая, что человек, подвешенный на веревке, — это человек, подвешенный на веревке. И то, как остроумно он подвешен, сути не меняет. И если спуститься, скажем, с десятого этажа на ней еще можно, то повиснуть на высоте двадцать восьмого этажа и что–то при этом делать — решительно невозможно. Сама такая попытка сопряжена со смертельным риском.

Другие настаивали на том, что если Уильям что–то говорит, то, вернее всего, так оно и есть. Эта позиция дает представление о том авторитете, которым пользовался этот некрупный человек, но сути дела прояснить не может. А потому Уильям вынужден был вызваться подкрепить свои слова делом, но только завтра и на трезвую голову.

Все тотчас начали делать ставки, и сумма достигла значительной в этом кругу величины.

Солнечные лучи сверкали на черном мраморе облицовки Мулер–Билдинг. Глаз светила многократно отражался в огромных окнах… Уильям спускался вниз, как паучок на ниточке.

Это событие, имевшее в дальнейшем весьма серьезные последствия, не занимало в данный момент никого в огромном городе. Но все же один независимый и весьма заинтересованный наблюдатель присутствовал при сем героическом и бессмысленном, как полагается всему героическому, деянии.