Мария Семенова - Уйти вместе с ветром

— Гермафродит?

— Ну да. Попробуй пошарить…

— Нашёл, — сказал Кирилл. — Прикинь, какая-то психологиня рассказывает об интересных случаях из практики. Типа художественные очерки, но уж больно здорово совпадает! Вон, смотри — интернат для сирот, заведующая Клавдия Николаевна… и ребёнок-гермафродит в числе её подопечных.

— Точно! — воскликнула Тина. — Клавдия Николаевна — это ж баба Клава, у которой секта в посёлке! Она проводником Федоры была! Дай я прочту…

— Там про Федору почти ничего нет. Зато, кажется, есть про этот Зов.

— Ну хоть что-то…

— Клавдия Николаевна, — осторожно перебила я. — Я не сомневаюсь в том, что за последние девять лет жизнь воспитанников вашего интерната благодаря вашим усилиям стала более наполненной и интересной. Но вряд ли вы пришли сюда рассказывать о своих достижениях…

— Ой, да, простите, пожалуйста. — Она судорожно обмахнула под носом скомканным платочком, снова зажала его в кулаке, кулаки спрятала между колен, до предела натянув юбку неопределённо-бурого цвета. — Последнее время у нас такое творится, что я и говорить боюсь, за старое цепляюсь…

— Клавдия Николаевна, расскажите, пожалуйста, поподробнее, что именно творится в вашем интернате последнее время. С чего всё началось?

— Началось всё с того, что Зиночку Боковину забрали, — быстро сказала она.

— Куда забрали Зиночку? Кто?

— Родители забрали. Понимаете, она заболела. Тяжело очень. Пневмония, да неё с рождения с почками неладно. В общем, врач сказал, что пятьдесят на пятьдесят… Да вы ведь, наверно, не знаете, что интернатские дети, если что серьёзное, как мухи мрут. Где домашний выживет, интернатский точно умрёт. Мне один умный человек сказал — это оттого, что жить им незачем. И, знаете, верю. Потому что сама каждый день вижу…

Так вот, проводили мы Зиночку в больницу, я поплакала, попрощалась с ней мысленно. И вдруг на следующий день с утра приходит в интернат женщина. Где, говорит, Зиночка? Я — её мать…

— Клавдия Николаевна, но ведь вы говорили, что у вас интернат для детей-сирот…

— Ну, это так называется. Какие сейчас сироты? Редко-редко когда и вправду никого нет. Обычно либо отец, либо мать есть, а то и оба вместе — живёхоньки, здоровёхоньки, да только знать не желают собственного ребёнка. Кто ещё в роддоме отказался, кто потом сдал, когда ясно стало, что больной, а кто и сам такой жизнью живёт, что не приведи Господи! Куда там ребёнку!

Так вот, я, конечно, сперва ей не поверила. Потом стали проверять — всё сходится. Откуда вы, говорю, узнали? Для Зиночки-то это третий уже интернат. А она мне: да так, говорит, сердцем почувствовала.

Ну что будешь делать, хуже, думаю, уже не станет, стала объяснять ей, как до больницы доехать. Тут вдруг мужик появляется, забулдыжный такой, шапочка с помпоном, а из кармана бутылка торчит. Подайте, говорит, сей же час мне мою Зину, потому как я её единокровный отец. Точно так и сказал.

У меня, знаете, глаза на лоб полезли. Тут супруги друг друга признали, прослезились на радостях. Она у него на груди рыдает: в больнице, мол, наша Зиночка, не ровён час помрёт. Он, солидно так, по спине её хлопает: ничего, дескать, Марина, теперь у нас всё на лад пойдёт, и сами выправимся, и Зину на ноги поставим. Я хоть и обомлела, конечно, но всё же на бутылку киваю. Которая в кармане у него. Он вдруг аж затрясся, хвать её за горлышко, да и хрясь прямо об пол. Вот так, говорит, мы раздавим гидру империализма!..

Ушли обнявшись, с адресом, я осталась. Собрала осколки, пол подтёрла, кабинет проветрила… Уборщицу звать не стала, неудобно, — у заведующей детским учреждением на весь кабинет бормотухой воняет… Пока прибиралась, думала, думала — так ничего и не поняла. Решила — бывает же в жизни!

Только дальше всё было как в сказке, мне потом доктор рассказывал. Пришли они в больницу, Зиночка уже без сознания лежит, трубки там всякие, капельницы… Марина заревела белугой, на пол повалилась:

«Проснись, поднимись, доченька! За тобой мамка пришла!..»

Мужик за карман хватается, где бутылка была, побелел весь, над женой присел, чего делать — не знает. Врачи — они же все в курсе, что ребёнок детдомовский, ничего понять не могут.

Вдруг Зиночка глаза открывает, шепчет: «Мама?»

Медсестра за всех решила, Марину подняла, к кровати подтащила:

«Вот тебе, девонька, мамка твоя!»

Зина улыбнулась:

«Ты за мной пришла?»

Марина на колени встала, голову меж трубок просунула, целует её… все вокруг плачут. Мужик бормотал чего-то, бормотал, потом вдруг в пляс пошёл… Представляете? В реанимационной палате! Прибежал главврач, утихомирил всех, конечно. Зиночка на поправку пошла. Из больницы её Марина прямо домой забрала. И мужик тот с ними прижился. На работу, говорят, устроился, грузчиком в магазин…

— Так что же во всём этом плохого-то, Клавдия Николаевна? — Я тоже украдкой вытерла слёзы, как после доброго мультфильма на Рождество. — Счастье ведь. Посмотреть одним глазком, близко постоять — и то радость!

— Да, конечно, только… — Клавдия Николаевна снова смутилась, опустила покрасневшие глаза.

— Только — что?

— Только ведь это, знаете, было начало…

— Ну, если продолжение хоть вполовину такое же… — бодро подхватила я.

— Такое же! — отчаянно выкрикнула женщина и, словно испугавшись собственного крика, прижала к щекам ладони. Многострадальный платок подбитым воробьём шлёпнулся на пол. — Знаете, не вполовину, а точно такое же, — повторила она уже тише и, окончательно взяв себя в руки, вернулась к рассказу: — Только мы за Зиночку порадовались, как опять всё не слава Богу — Коля Маремьян в спортзале на скакалке повесился. Сняли его, конечно, откачали, а он одно твердит: «Всё равно жить не буду, вон, Зинке повезло, ей и жить, а мне — незачем». Да уж, думаю я, Коленька, так, как Зинке повезло, это один раз на миллион бывает. И что же вы думаете…

— Что?! — наплевав на профессионализм, выдохнула я.

— Явилась мать его, — севшим голосом сказала Клавдия Николаевна и отвернулась. — Через два дня. Из Гродно ехала. И опять всё сходится. Откуда узнала — ума не приложу, ведь прямо в роддоме Колю-то бросила. И сама женщина толком ничего объяснить не может. Такое мурло, прости Господи, глянуть страшно, только для Коли всё одно — мать… Уж я сопротивлялась, как могла, но где там… Увезла она Колю…

— Ну что, впечатляет? — покосился Кирилл.

— Вполне, — ответила Тина.

— В почту пойдёшь? Бяке письма писать?

— Даже и не знаю…

— Что же они — вот так прямо взяли и оставили её там?! — Алла сидела на кровати на пятках и раскачивалась взад-вперёд, точно мусульманин на молитве. — И больше никогда?..