Мария Семенова - Уйти вместе с ветром

— Их бин юдэ, — выговорила она на немецком, которого вообще-то не знала. Выговорилось само, просто оттого, что эта фраза должна была прозвучать непременно по-немецки. Ну, по крайней мере так ей казалось.

— I know, — отмахнулся Гюнтер и вывалил на апокрифической смеси языков: — Это не важно. Важно то, что вы есть фройляйн Алла, вы самая умная, самая добрая и красивая. Вы будете приехать к нам в гости? Герр Золлингер видел, как мы беседовали, он сказал… они с old Russian general… — продолжал он прерывистым голосом, не особенно связно, но с упорством, достойным техники, уползавшей в темноту у него за спиной. — Мы живём близ Гамбурга. У нас очень зелено, красиво и тихо. Гамбург — большой город. Очень старинный. У меня есть сестра Анна. Я вас познакомлю. Мы покажем вам прекрасную Дойчланд… Мы будем вместе помнить…

Он всё не выпускал её руку, и в свете фар Алла вдруг рассмотрела, что лицо Гюнтера было мокрым не только от дождя. Она взяла его за плечо и почувствовала себя очень взрослой, очень мудрой, всё понимающей.

Совсем рядом с ними, над маленьким ручьём, дрожал в воздухе плотный клок тумана. Он имел смутно человекообразную форму, и ветер почему-то всё не мог развеять его.

— Штефан! Как ты там? Штефан?..

Высокий сутулый старик ведёт руками по стене, пробираясь каменным коридором. Тёплый камуфляжный комбинезон придаёт ширины костлявым плечам. Свет налобного фонарика скользит по неровному рубленому камню, и старик узнаёт прожилки гранита. Правда, когда он их видел последний раз, они проносились перед его лицом в обратном порядке. И куда быстрее теперешнего.

— Да что мне сделается, — доносится сверху. — Стою себе…

Степан Ильич и правда стоит, запустив обе руки в отверстия по сторонам узкой двери. Он крепко держит два стержня. Стержни порываются вращаться, он им не даёт. Вход уже перекрыло, да так, что без взрыва, пожалуй, будет и не пробиться. Это сработала первая из ловушек. У Степана Ильича на руках очень толковые перчатки, но рано или поздно стержни начнут проворачиваться. От этого зависит, сколько времени он сумеет дать Фридриху.

— Эй, Фридрих! — весело кричит он в темноту. — Вернёшься, расскажешь, что там за незадача!

У генерала тоже горит надо лбом синеватая светодиодная звёздочка. Не то чтобы он мог высмотреть что-то полезное, просто с ней веселее. Резинку хочется передвинуть, кожа под ней зудит, но Степан Ильич не рискует пошевелиться.

— Расскажу, — с порядочной задержкой долетает из коридорного мрака. — Когда есть вернусь!

Странно, коридор должен быть прямым как стрела, но фонарик Фридриха довольно быстро исчез. Надо будет потом расспросить его, когда…

Ну да. Когда.

Степан Ильич не любил читать о войне, потому что рано или поздно всегда напарывался на враньё. Одним из немногих исключений была книга, которую забыл у него внук Вениамин, наверное, брал с собой для детей, чтобы по дороге ввести их в курс дела.

Она очень здорово соответствовала своему названию, а название было — «Я догоню вас на небесах».

В девяносто лет на адреналине далеко не упрыгаешь. Одолевая тоннель, старый немец не меньше десяти раз приходил к выводу, что совершенно точно умрёт прямо здесь и сейчас и всё для него, таким образом, счастливо завершится. Но сердце всякий раз точно спохватывалось, оживало и решало постучать ещё. И он продвигался вперёд.

За десятилетия здесь, кажется, даже новой пыли не появилось, да и откуда бы. Если как следует присмотреться, наверное, можно даже различить на полу следы. Его собственные, Ойгена, Ганса…

Высматривать следы Фридриху недосуг. Если нагнуться, можно не выпрямиться. Он ревниво следит только за проводами — ему интересно, что же здесь, в самом деле, случилось и почему у аненербовцев не сработала установка. Он много лет думал об этом. Он теперь всё знал про безумного гения, чью фамилию тогда впервые услышал. И про Тунгусский метеорит, который на самом деле отвело от планеты излучение Теслы.

Потому что Тесла изобретал щит, а вовсе не тайное оружие, нацеленное в сердце Земли…

Когда в стене замаячила арка, что вела во вспомогательный зал, у Фридриха Золлингера плавали перед глазами радужные круги. Он так измучился и устал, что не испытал никаких чувств, даже не вслушался в поисках токов боли и умирания, что были так внятны здесь в тот прошлый раз. Пол под ногами качался, и старик не мог понять, мерещилось ему это от слабости или земля действительно колебалась.

А потом впереди открылся тупик, и в свете налобного фонарика неестественно ярко полыхнули рубильники.

Все — включённые.

Кроме одного, самого последнего.

На полу распростёрлась окаменевшая мумия в полосатом балахоне. Мёртвая рука крепко удерживала последний рубильник, переведённый в нерабочее положение.

— Так ты правда был жив, — вслух сказал Фридрих Золлингер. — Значит, мне не почудилось…

Больше всего ему было жаль, что Штефану он этого уже не расскажет. Ни Штефану, ни внуку Вальтеру, ни кому-либо вообще.

Ещё хотелось сесть рядом с русским и сказать ему что-то самое важное прежде, чем сердце отсчитает последние оставшиеся удары. Но пока было нельзя.

Задыхаясь, прижав локтем бок, бывший сапёр подошёл к рубильникам и выключил их.

Все, один за другим.

Ему показалось, будто само пространство кругом него вздохнуло с большим облегчением.

Силы тут же иссякли окончательно. Золлингер прислонился к стене, ему нужен был отдых. Он всё-таки сумел. Он дошёл. Он всё сделал. Сейчас успокоится сердце, и он пойдёт обратно наверх. К Штефану. Может, он сумеет проковылять всего десяток шагов, но, может быть, и побольше…

Колени между тем подгибались, старик плавно сполз по стене и остался сидеть рядом с мумией русского. Как и хотел, поначалу.

Однако зрение, затуманенное усталостью, слегка прояснилось, а налобный фонарик продолжал светить, и Золлингер увидел, как из стены вышел мальчик. Коренастый, непропорционально широкоплечий. Его глаза были двумя пятнами светящейся бирюзы.

Он не обратил на старика никакого внимания. Повернувшись к рубильникам, он недовольно мотнул головой, шагнул вперёд — и стал их включать.

Один за другим…

Вспышка за вспышкой проклятого серебра из древних гробниц…

Пространство опять напряглось, и гранитные жилы свела новая судорога.

Каменщик потянулся к последнему рубильнику, но здесь его ожидало препятствие. На чёрной рукоятке лежали сразу две ладони, мёртвая и живая. Мумия, застывшая в последнем движении, смотрела глазницами в пол. Живой накрывал её руку своей и молча смотрел Каменщику прямо в глаза.

Каменщик очень хотел посмотреть, что же всё-таки будет, если включить не пять блестящих рычажков, а все шесть. Он знал, что легко отбросит дряхлого живого и ещё легче раскрошит окаменевшую кость.