Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]

Тэш’ша в истребителе все это оценил правильно и быстро — «Бабочка», прекратив набор высоты, перешла в горизонтальный полет, догоняя транспортник, идущий к краю плато над которым они как раз летели. Несомненно, «кот» рассчитывал на секунды, что потребовало бы переключение на планетарные двигатели, вырваться вперед — и встречать «Кракен» уже у транспортника. Но Шонт не стал оправдывать его ожидания: двигатель «Кракена» умолк, выхлоп верхних дуг вновь наклонили его вниз — и почти отвесно, устремившись к пересекающим плато горам, перехватчик понесся навстречу Фухт-фухтаха. И на сей раз расстояние и скорость сближения времени тэш’ша на раздумья не оставляли.

В последнюю секунду «Бабочка» попыталась в немыслимом в нынешних условиях пируэте перестроиться, захватить в прицел падающий на нее «Кракен». Навком четко отметил ее попытки, спрогнозировал траекторию, рассчитал упреждение — Шонту осталось только чуть довернуть космолет и выстрелить. Почти не пострадавшие орудия «Кракена» выпустили две очереди шипов, вся левая сторона «Бабочки» взорвалась роем ошметков, распоротом, пронизанном изнутри короткими стрелами пламени. Неровно покачнувшись, истребитель завалился на правый бок, по спирали начав последний короткий путь вниз, оставляя за собой жирный шлейф черного дыма.

— Один готов, — сухо резюмировал Шонт, выводя «Кракен» из пикирования и закладывая широкую дугу. Планетарные двигатели включились, выравнивая космолет. — Идем за главным.

Транспортник тем временем продолжал лететь прежним курсом, будто ничуть не обеспокоенный гибелью последнего защитника.

— Или он ведет нас на зенитные орудия — или он почти прилетел, куда собирался, — озвучила пришедшие ей в голову мысли Жанна. От самого подножья хребта и до края плато все скрывал изумрудный ковер леса — ни единого просвета. Посмотрев вперед, Жанна про себя отметила, что и за плато местной растительности меньше не становится — казалось, они летят над огромным зеленым океаном.

— По данным Этвуда — тэш’шские базы к востоку от этого плато; наши — там же. Он же идет на северо-северо-восток, — Шонт уверенно вел «Кракен» за врагом, с каждой секундой сокращая разрыв. Напарник Жанны помолчал, потом добавил. — Скорее — второе.

«Что орудия совсем не исключает», — про себя закончила Жанна, глядя на висящий у ее руки экран, где «Бабочка» встретила свой конец, врезавшись в разорванный огромным ущельем склон.

— Отлетал мотылек, — без тени усмешки проговорил Шонт. Жанна улыбнулась напарнику, и снова посмотрела на обзорный экран.

Но гор больше не было. Не было серых мрачных гигантов, выпирающих из зеленого моря. Не было неба, на треть заполненного изломанным хребтом. Не было облаков, пугливо зависших над заснеженными вершинами. Не было вершин.

Только затопивший весь мир, ослепительно-яркий, выжегший все цвета кроме белого, свет.

Она вынесла многое…

Скользящий удар десантной капсулы, пробивший насквозь грузовой отсек. Взрыв корабля. Падение. Удары об скалы. Падение в ущелье. Накрывшую дно ущелья лавину. Непрекращающееся ни на миг давление массы камней. Она все выдержала, не развалившись, сохранив в неприкосновенности содержимое, стиснутое оковами силового поля. Но микроскопические трещины, полученные первого, самого страшного удара десантной капсулой, медленно, неспешно расширялись, расползались по прозрачной оболочке. Сливались друг с другом, росли, раскидывая ветвистые узоры — под завалом никто не видел, как микрон за микроном, миллиметр за миллиметром даже это прочнейшая оболочка поддавалась…

Она держалась долго…

…пока длинная и широкая трещинка не прошила оболочку почти насквозь.

…пока после небольшой лавины спустившейся в ущелье, давление на капсулу чуть-чуть не усилилось.

…пока…

…капсула лопнула.

Ночь всегда разная. Иногда — бесконечная пустошь космоса. Иногда — звездное полотно над пахнущей полынью и пылью степью. Иногда — теплая и уютная тишина детской в родном доме.

А иногда — вот такая, беспросветно черная, подобно окружавшей меня в этот миг. Ночь, шепчущая мне нечто утешительное без слов, обнимающая так плотно, что не могу пошевелиться. Странные образы, в которых я не могу ничего понять, приходят и тут же исчезают, оставляя за собой безмолвные просьбы уснуть, не бороться, ждать.

Ночь говорит, шепчет о времени. Пять дней. Пять ночей. Пять суток — не словами, но вспыхивающими образами она твердит мне. Пять суток жизни — если не усну. Пять суток жизни — если не исцелюсь.

«Спи!» — беззвучная мольба. — «Исцеление не завершено!»

Я не могу.

Я не понимаю, что со мною.

Я не понимаю, кто я.

Ночь окружает меня. Ночь наполняет меня. Нет тела, нет памяти, нет ничего, кроме ночи и скользящих в ее объятиях мыслей.

Можно смириться. Заснуть. Надеяться, что, пробудившись, я все буду помнить. Ночь не пугает, не давит, ласково убаюкивая, уговаривая. Но я боюсь довериться одной надежде. Я боюсь, что закрыв глаза, я погружусь в вечный сон. Что ночь останется со мною навсегда. Я боюсь остаться в ночи потерянным, забывшим все и всех. Мыслям не может быть больно, — но моя жизнь, отсеченная, утраченная суть — все это причиняет почти физические муки.

И потому я борюсь. Не сдаюсь. Не отступаю. Упрямо раз за разом отвечаю «нет».

Я не знаю, что нужно делать. Не могу даже полагаться на интуицию: нет ни ощущения ошибки, ни уверенности в правильности поступков. Есть лишь я и ночь. И я делаю, единственное, что мне остается: стягиваю, собираю все мысли, дрейфующие в ночи, сжимая в плотный комок. Я гашу все, кроме одного страстного желания: раздвинуть окружающую меня завесу.

Увидеть. Вспомнить. Обрести себя.

«Спи!!!» — в образах звенит отчаяние. — «Спи! Спи!»

Ночи страшно, — что бы это не значило. Ее долг, ее миссия не выполнена. Она не пытается остановить меня — возможно, не может, — но просит не лишать ее смысла существования.

Ее страх, ее боль почти заставляют меня подчиниться.

Почти.

Комок замирает. Не остается иных мыслей, не остается ничего… и вдруг приходит осознание, что этот сгусток — это и есть моя суть. Это и есть я, разбитый, расколотый на сотни, тысячи осколков.

Я пытаюсь собрать осколки в одно целое, соединить их — и не могу. Не могу понять, как. Не могу понять, не могу увидеть, что на осколках.

Я пытаюсь дотянуться до скрытого в них, но везде мои касания будто натыкаются на сплошную стену. Мне становится все труднее держать их вместе, труднее заставлять концентрировать на желании освободиться, вспомнить. Труднее отгораживаться от панического зова ночи.