Василий Сахаров - Дальний поход.

– Скоро, потерпи чуток. Всех на поверхность выведут, там и напьешься, а вот, насчет покушать, тут никак. Дикари сами пожрать не дураки, лопают все, что только под руку попадается, включая сладенькую человечину. За день они могут недельную норму съесть, а потом неделю голодать. При таких раскладах, получается, что пленникам ничего не достается, питайся, как знаешь, а ослабнешь, тобой будут питаться.

– Мне сейчас не до еды, нутро может не принять. Слушай, ты говорил, что мне жить три дня осталось. С чего ты так решил?

Егерь шмыгнул носом, почесал под одеждой бок, видимо, его донимали насекомые, и ответил:

– Кусака был знатный воин, и чем больше мужчин на его похоронах будет, тем это для него почетней. Сейчас он в леднике лежит, а как войско вернется, так его и закопают.

– А я здесь при чем?

– Хм, тебя вместе с ним закопают. Для большего почета, так сказать.

– Хреново.

– Почетно, братан. Тебя бы сразу грохнули и съели, а так, сам видишь. Ты живой, насмерть тебя не забили и не покалечили, и даже, одежду и обувь на теле оставили. Это показатель того, что тебя тоже уважают, так что день прожил, и радуйся этому от всей своей души.

– Ты меня прямо взбодрил.

– Надейся на лучшее, и думай о будущем, а иначе здесь никак. Однако, мой тебе совет, когда поведут тебя к могиле Кусаки, кидайся на ближайшего воина и умри сразу.

– Что так?

– Ну, кого вместе с вождем или великим воином хоронят, перед этим мучают сильно, так что лучше в бою сдохнуть, а то, знаешь, я тут уже такого насмотрелся, что просто оторопь берет. Недавно дикари поймали одного из наших егерей, и приговорили его в захоронение положить. Бойца связали, вскрыли ему живот, достали из внутренностей желчь, и ее один из молодых воинов выпил. Прикинь, егерь еще живой и без всякого наркоза, а на его глазах, его желчь пьют.

– Омерзительно.

– Это что, так, разминка…

– Родион, а где мы находимся?

– Какая-то заброшенная деревенька невдалеке от Иваньково.

Говорливый егерь рассказывал о многом, а я изредка задавал вопросы и обдумывал сложившуюся ситуацию, и так продолжалось до тех пор, пока не отворилась дверь подвала, и на пороге не появился все тот же дикарь в забавной юбке. Был бы я норме, посмеялся над этим, а сейчас, даже улыбнуться не могу. В подвал вновь потоком ворвался солнечный свет и свежий воздух, и «зверек» выкрикнул что-то гортанное, видимо, дал команду на выход. Никитин встал и помог подняться мне.

– Вставай, братан, а то без воды останешься.

Первыми на поверхность вывалились селяне. Мы с Никитиным следом, и как только вышли наружу, меня перехватил стоящий подле двери дикарь, не тот, что открывал дверь подвала, а другой, не взирая на теплую погоду, с головы до пят, завернутый в огромную медвежью шкуру, пожилой бородатый мужик. Он что-то сказал, языка я не понял, ахинея какая-то, язык вроде бы родной, и фраза прозвучала знакомо, но смысла не уловил.

– Чего он хочет? – спросил я егеря.

– Говорит, чтобы ты за ним шел.

– Куда меня, не знаешь?

Никитин хотел ответить, но покосился на дикаря, который посмотрел на него с угрозой и, покачав головой, быстро отошел в сторону, туда, где возле небольшого ручья, стояли бочки с водой.

Все, что мне оставалось, это последовать за «зверьком» в шкуре. Передвигался я с трудом, и шел не спеша, но что необычно, дикарь меня не подгонял и не поторапливал. Мы прошли метров сто пятьдесят, добрели до очередного подвала, вокруг которого в беспорядке стояли походные жилища неоварваров и, по команде сопровождающего, в дополнение, указавшего направление рукой, на которой красовались длинные желтоватые ногти, я спустился вниз.

Крутые ступеньки, осыпающийся под ногами цемент и пара кусков ржавой арматуры. Дикарь легко подталкивает меня вперед, по инерции я делаю несколько шагов и оказываюсь в центре жилого подвала. Здесь горит обложенный кирпичами костерок, а дым утекает в пролом, неровной кляксой, раскинувшийся на потолке. Над костром стоит сваренная из гнутых металлических прутьев, железная тренога, и совершенно лысый безбородый старикашка в линялой серой шкуре, бегает вокруг и прилаживает на нее котелок с водой.

Сопровождающий что-то произнес, старик подвесил котелок, обернулся, и что-то ответил. Дикарь молча кивнул, отошел к стене и замер без всякого движения, а хозяин подвала, кивнул мне на груду самой разной одежды, которая была свалена в угол и на нормальном русском языке, сказал:

– Садись, капитан, поговорим с тобой как цивилизованные люди.

С трудом, примостившись на побитую молью шубу, я стал ждать, что же будет дальше. Старикашка, кряхтя, поставил передо мной раскладной стул, сел напротив и, вытащив из-под шубы пластиковую литровую фляжку, кинул ее мне под ноги. От питья я отказываться не стал, отвинтил пробку, принюхался к содержимому, удостоверился, что это вода, а не какая-нибудь гадость, и одним залпом, выпил половину фляжки. После чего, отставив ее в сторону, посмотрел на старика, который, судя по его возрасту, пережил чуму, и спросил:

– Ты кто, дедушка, и с чего решил, что я офицер?

Местный патриарх, судя по всему, я столкнулся с одним из тех, про кого в Конфедерации и в Диктате много слышали, но ни разу не видели, хитро усмехнулся, покивал сам себе головой, и ответил:

– Я твой судья, капитан. Твой спаситель и палач в одном лице. Говорить с тобой будем, и от того, как ты себя поведешь, зависит твое дальнейшее будущее.

– Ну, давай поговорим, дедушка, – улыбка расползлась по моему лицу, раны на губах лопнули, и из них потекла сукровица.

Патриарх щелкнул пальцами, дикарь у стены на время ожил, и принес ему толстый целлофановый пакет, из которого тот, вытрусил себе под ноги все, что было при мне на момент моего пленения. Несколько золотых монет, пяток «конфов» и пара кипрских фунтов, бумажные спички, бронзовый медальон, с выгравированной на поверхности крепостной стеной, и цифрой четыре на обороте, несколько различных бумаг, удостоверяющих мою личность, как капитана Мечникова, и подробная карта местности из планшетки. Старик покрутил в руках «конф», сравнил его с фунтом, хмыкнул и взялся за бумаги, раскрыл одну из них, кажется, это была копия моего предварительного договора с московскими министрами, прочитал, бросил ее в общую кучку на полу, и посмотрел на меня. Пару минут, не меньше, патриарх дикарей буравил меня пронзительным взглядом и, наконец, задал вопрос, которого я ожидал с того самого момента, когда оказался в этом помещении:

– Жить хочешь?

Понятно, перед тем как пытать, со мной решили попробовать по-доброму поговорить. Ситуация вполне ясная, сам не раз подобным образом с пленниками общался, а теперь на их месте оказался. Да, уж, жизнь играет нами, как хочет, и мы, всего лишь пешки на огромнейшей шахматной доске. Вариантов ответа было немного, и я согласно мотнул головой: