Михаил Успенский - Остальное - судьба

— У нас летом хорошо, — сказала портье. — Или если шары залить. Тоже ничего. Да, с прошедшим вас!

— И вас также, — откликнулся журналист.

Люкс оказался таким аскетическим, что полулюкс трудно было себе даже представить. Единственным его украшением была висевшая на стене литография. Она изображала бескрайнюю тундру и аборигена в парке, ведущего под уздцы оленя. Мелкое холодное солнце стояло у самого горизонта — не иначе наступала полярная ночь, не иначе прощался абориген со светилом на полгодика…

И окна затянул мороз…

Печкин поставил сумку прямо на стол и сказал:

— Почему-то картинка эта преследует меня во всех гостиницах мира. Даже на Кубе, представляете? Но при гаванской жаре она была даже очень уместна, а здесь усугубляет…

— Хорошо бы утром, — сказал Майор. — Проснуться. И узнать. Что никакой Зоны нет. И не было. Чтобы диктор. По телевизору. Так и объявил. От имени партии и правительства.

Он даже включил телевизор — не последует ли такое заявление? Но телевизор был то ли чёрно-белый, то ли неисправный, и показывал экран какую-то порнографию.

— «Пять немок в Афганистане», — определил Печкин. — Выключи, а то дополнительно платить придётся, это же явно кабельное вещание…

Две другие программы тоже не порадовали — на одной актёры готовили пищу, на второй уныло врал какой-то чиновник.

— А одному-то здесь вообще впору застрелиться, — сказал журналист.

— Пельмени съедобные, — констатировал Майор. — По стакану. Закусить. И спать. Оружие проверить. Под подушку. Черентай. Без фокусов. Не вздумай. Снять пояс. Самостоятельно.

Так и сделали. Пельмени и вправду оказались вкусные, домашние, хоть и холодные. А говорить ни о чём не хотелось.

Печкин лежал и думал, что вот живёт в России город Кошкин, и никому в этом городе нет дела, что где-то существует Зона и что в этой Зоне существуют большие проблемы… Нет, значит, всё-таки есть кому-то дело, если отстреливают любопытных…

Чем же всё это закончится, думал он. Чем же всё это должно закончиться у меня в сценарии? Ведь в жизни не бывает ярких, Ударных, эффектных финалов. Если победа — так она достигнута с такими потерями и разрушениями, которые обесценивают результаты. А если нет потерь — так в основе победы лежит какая-нибудь подляна, и это не хитрый ход всезнающего героя, а подкуп, предательство или уж такое преимущество в средствах, что опять-таки грош цена такой победе… А чаще всего коллизия никак не разрешается, она попросту сходит на нет со смертью кого-нибудь из участников… Или просто за давностью лет…

Может, вообще стоило бы выстраивать собственную жизнь как роман. И постоянно себя контролировать. Если данный эпизод будет неинтересен читателю — значит и тебе самому он не очень-то полезен по жизни, надо проскочить, проговорить, прописать его как можно скорее. Этак впору целую философию создать или даже религию…

Что мы рассчитываем найти? Историю болезни? Может быть, вещи, изъятые у пациента? Но если бы можно было идентифицировать его личность по вещам, это давно бы сделали… Или нет? Или Белого кто-то спрятал в этом санатории? Зачем? Нежелательный свидетель? Наследник несметных богатств? Вряд ли. Тогда бы его попросту оптимизировали, как сейчас принято выражаться. И не только выражаться. Заказал же кто-то Белого этому снайперу… Нет, сначала его хотели похитить… А когда не вышло…

Зачем мы ввязались в эту авантюру? Трах, бах — поехали! Поехали ни по что, вернемся ни с чем… Семь лет в наше время долгий срок, почти вечность. Все усилия отважных разведчиков могут захлебнуться в провинциальном хмельном киселе. Уже, считай, захлебнулись…

И зачем мы бомжа этого с собой потащили? Он-то при чём? Ну, загипнотизировал его кто-то… Хотя кой чёрт загипнотизировал? А этот безумный стробоскоп в баре? И неизвестно, чем бы ещё кончилось сумасшедшее кружение, если бы не Топтыгин с медным чайником… А не будь чайник медным? Может, на Посланца Чёрного Властелина только медь действует? Или кипяток? Или оба элемента в сочетании? Какой вздор лезет в голову. Точно, Зона сводит с ума, и стоило бы мне полежать в санатории «Глубокий сон», полечиться… Вот получу гонорар и лягу…

Нет, для чего-то он здесь нужен, Паша Эмильевич.

И пояс на него напялили — зачем? Принёс же чёрт не вовремя этого шахида-бакалавра! Шахид должен появляться только в самый ответственный момент, как ружьё в третьем акте…

Пояс нужно снять с бомжа. В конце концов, Посланца я сам себе придумал. Кто мы такие, чтобы распоряжаться чужими жизнями? Здесь не Зона, и нечего тащить с собой тамошние порядки… Мы ведь, по сути дела, похитили человека, и давешние менты с поминок вправе нас арестовать. Сталкеров недоделанных.

А Майору тоже надо бы полечиться. Когда я спросил его, зачем он Гороху голову отпилил. Майор сказал, что киллера уже дважды хоронили — на Кипре и в Ванкувере, и без головы никто бы ему не поверил… А так ушла посылочка в самые высокие московские кабинеты, покатилась голова убийцы по ковровым дорожкам, как при Иване свет Васильевиче… Вот оно, новое средневековье во всей красе… И мы сами его укрепляем делишками своими скорбными… Вместо того чтобы опомниться и спросить себя: зачем? Потому что в очередной раз вышла перемена вечным ценностям?

Печкин решительно поднялся и зажёг лампу.

На раскладушке Паши Черентая снова лежал Посланец Чёрного Властелина — гладкое, стёртое, нечеловеческое лицо, сомкнутые веки с какими-то иероглифами…

— Видишь, — прошептал Майор.

В одной руке его был пистолет, в другой — пульт взрывателя.

— У него бывает. Когда спит, — сказал Майор. — Я это ещё там. Заметил. Прорезается. Иначе давно бы уже. Денег дал. Ксиву. И пинка. Чтобы летел до Владивостока.

— Чего не спишь? — только и сумел сказать Печкин. — Если бы он хотел, он сам бы уж давно… Ещё в поезде или даже раньше…

— Я долго могу. Не спать, — сказал Майор. — Теперь ты. Постереги. Пистолет сними. С предохранителя. А то вы вечно.

Печкин выключил лампу, проследовал к постели, залез под одеяло и свернулся калачиком, чтобы согреться. Потом вспомнил, извлёк из-под подушки «беретту», но снимать с предохранителя всё-таки не стал — он был штатским человеком, ещё отстрелишь себе чего-нибудь…

В такие зимние ночи кажется, что рассвет не наступит никогда. В теле просыпаются всякие скрытые болезни, начинает саднить горло, ноют суставы и бурчит в животе. И сама жизнь представляется лишённой всякого смысла… Тем более что так оно и есть…

Час Быка. Свирепая тоска перед рассветом.

Вдруг журналист понял, что мешало ему заснуть.

Тишина. Большой город никогда не смолкает. Зона никогда не смолкает. А тут так тихо, что слышен даже ход наручных часов.