Деян Стоилькович - Меч Константина

«Боже, – подумал Неманя, – какой жестокой может оказаться жизнь! Неужели именно ты, мой Драгутин, ты, который когда-то носил только французские шелковые рубашки, а в белградских салонах пил исключительно «Хенесси», по которому на белградских балах сходили с ума прекрасные дамы, неужели ты заканчиваешь свою жизнь в этом захолустье? На что тогда надеются все прочие наши приятели, которые тебе и в подметки не годились?»

Неманя тут же припомнил и свои прекрасные дни в том Белграде, которого больше нет, в Белграде, который в апреле 1941-го сровняли с землей швабские бомбы. Припомнил и Драгутина, тогда еще молодого поручика, перед которым открывалась прекрасная карьера, их гулянки по кафанам Скадарлии [40] Скадарлия – старинная белградская улица, на которой сосредоточено множество ресторанов. , припомнил и вопрос, которым Драгутин постоянно докучал ему: «Скажи, Неманя, почему я тебя ни разу не видел пьяным?»

Тогда Драгутин начинал догадываться о существе его природы, проявлявшейся даже в таких, на первый взгляд безобидных, вещах. И когда наконец дознался, ему хватило мудрости ненавязчиво довести это до сведения друга. Неманя так и не понял, когда именно это случилось, но заметил, что Драгутин в определенные моменты демонстрирует какую-то странную, чрезмерную осторожность. Тем не менее это не разрушило их дружбу. Понадобилась настоящая война со всеми ее несчастьями, чтобы наконец развести их по двум непримиримым лагерям, пребывающим в вечной вражде.

Неманя стал офицером армии Дражи Михаиловича, а Драгутин принялся приторговывать оружием и лекарствами, став своим человеком в банде предприимчивых подлецов, которые контролировали всю Южную Сербию. Вести о его контрабандных успехах даже достигли Белграда.

Тем не менее судьбе было угодно, чтобы их жизненные пути пересеклись вновь. Когда весной 1942-го в штабе закончились запасы бинтов и лекарств, генерал Михаилович поручил одному из своих самых надежных офицеров немедленно их пополнить. Тогда Неманя вспомнил старого друга Драгутина Стевановича, и ему удалось вступить с ним в контакт.

Драгутин через курьера назначил место встречи. Немане предстояло принять у водяной мельницы в окрестностях Крагуеваца две телеги лекарств и перевязочных материалов. Они долго торговались насчет цены, но в конце концов Драгутин решил вопрос как настоящий джентльмен. «Не надо мне никаких денег, – сообщал он в письме. – Пусть это будет мой небольшой вклад в твою идейную борьбу с противником».

– Да, – усмехнулся тогда Неманя. – Так ты покупаешь безопасность для своей задницы на тот случай, если мы победим в этой войне.

Неманя зажег сигарету. Он стоял, прислонившись к стене, и задумчиво перебирал воспоминания о прошлом.

Ведьмин Водоворот.

Так называлось местечко, где стояла та самая водяная мельница.

Идеальное место для засады.

Они прибыли туда около полуночи, но вместо Драгутина и его людей их встретила хорошо подготовленная немецкая засада. Это было настоящее пекло, палили со всех сторон, звучали призывы о помощи, кругом кровь… В ушах его до сих пор эхом раздавался предсмертный вопль капрала Милана Стойчича. Парню не исполнилось еще и восемнадцати…

– Поручик! Нас всех перебили!

Неманя попытался вытащить его из смертоносного водоворота, в котором его парни замертво валились под немецкими пулями. Он подполз к дверям мельницы. Тут капрал и умер у него на руках. Перед смертью юноша, судорожно сжав его левую руку, с саркастической улыбкой процедил сквозь окровавленные зубы:

– Ну и объебал же нас этот твой приятель… Послал нам пули вместо лекарств…

Неманя глубоко вздохнул и почувствовал, как крепкий табачный дым разъедает его легкие. Он поднял голову и вновь оглядел стоявший перед ним дом.

«Немцы все-таки лучше платят, не так ли, Драгутин?»

Первое письмо Драгутина застало его в киновии монастыря в Липоваце, где он проводил дни, преклонившись перед свечой, ломтем черствого хлеба и иконой святого Георгия. Он до сих пор не мог понять, как упрямый подмастерье из Ниша сумел отыскать его здесь, где он, казалось, обрел надежное убежище, спасаясь от немцев и коммунистов. Тем не менее этот рано повзрослевший парень три дня бродил по самым глухим местам, чтобы вручить ему белый конверт с восковой печатью на клапане. Стоило только открыть конверт, как на него обрушился поток слов, окончательно сбивших его с толку. Не столько искренностью исповеди, составившей содержание письма, сколько тем, что это была исповедь самого Драгутина Стевановича.

Сначала он не мог в это поверить, но потом ему доставили еще одно письмо, а затем и третье.

Он перечитывал их неоднократно. И каждый раз ему казалось, что все они были написаны разными людьми.

Весьма стыдливо и бессвязно Драгутин вспоминал «дело», которое он крутил с неким немецким офицером, Медиану и подземные ходы Ниша, в которых, по его словам, сокрыты «ключи ко всем тайнам христианской Европы». Затем он детально описал ему жизнь Константина Великого, а также знаки Солнца, которые он видел на одной из мозаик, а также о том, что он понял, в чем крылась его ошибка…

В самом конце предпоследнего письма Драгутин сообщал ему, что захворал какой-то неизвестной врачам болезнью, они даже не знают ее названия, не говоря уж о лекарствах. Написал, что жить ему осталось совсем недолго, и потому просил навестить его, так как он хочет передать Немане нечто. Нечто очень важное.

Неманя отбросил окурок к гнилому забору. Он еще несколько мгновений смотрел на окно, из которого лился скупой свет. После чего решительно направился к дверям. Он постучал костяшкой пальца в деревянный косяк. Послышался скрип проржавевших петель, и на пороге появилась хрупкая фигурка женщины средних лет с головой, повязанной черным платком.

– Я полагаю, вы Неманя Лукич? – сдержанно-вежливо спросила женщина.

– Да, это я, – произнес взволнованный Неманя.

– Очень приятно. Я Петриня Раевски, сводная сестра Драгутина.

Воя Драинац был доволен.

Глядя в окно, он размышлял о том, как слабы и наивны люди. Это наполняло его самоуважением и укрепляло в действиях. Все взоры обращены к нему, следят за каждым его движением, а он важно, не спеша поднимает стаканчик ракии и отпивает ее мелкими глоточками. Он вспоминает, как хозяин Гаврило, у которого он был в подмастерьях, поучал его, что пить в жару ракию просто неприлично, и теперь мысленно констатировал: «Ебал я мать вашу, господа… Срать я хотел на вас и на ваши господские привычки и приличия. Когда пролетарии придут к власти, я всех вас на грушах перевешаю, так вашу мать капиталистическую! А когда ваши вдовы и сироты будут выпрашивать у меня хоть кусочек хлеба, вот тогда я им покажу, что прилично, а что неприлично!»