Дэвид Дэверо - Луна охотника

Накануне я лишь позаботился, чтобы его наскоро освятили — просто чтобы напомнить земле, для каких целей она служила.

Моим первым побуждением было снова воспользоваться иглой, но я дважды применял этот способ и существовала опасность, что злоупотребление может вызвать желание использовать прибор снова и снова. Вероятно, такое случалось после войны — иглу применяли для допроса немецких пленников, располагающих важной информацией, процесс проводился в спешке, и наверняка какой-нибудь бедняга, выполнявший эту работу, закончил свои дни в психиатрической клинике. Его мозг не выдержал колоссального потока информации и природы устройства. Мне было неизвестно, мог ли кто-то другой провести сеанс, так что приходилось искать альтернативный путь, и я его нашел.

На полу просторного помещения был вычерчен огромный символ, и в центре его было достаточно места, чтобы поместить Джульетт, лежавшую на спине с вытянутыми и разведенными в стороны руками и ногами. Пара ребят из группы захвата крепко привязали к вбитым скобам ее запястья и лодыжки, и мы стали ждать, пока ее кровь не освободится от действия снотворного. Это могло занять не менее часа, и я воспользовался временем, чтобы избавиться от маскировки. Изображать Алексея мне совсем не нравилось, и я с радостью сбросил его личину.

Затем настало время приступить к работе. В ход пошли зажженные свечи, горящий ладан и прочая магическая мишура, подкрепленная изрядной порцией латыни из моей потрепанной книжки, чтобы привести в действие все детали. Наконец я вошел в круг и приблизился к Джульетт. Она выглядела немного сонной, но при виде меня явно не обрадовалась.

— Мы поймаем тебя, мерзавец! — крикнула она. — Ты не в силах нас остановить.

— Правда? Мне кажется, ты не в том положении, чтобы мне угрожать.

— Ты станешь для нас игрушкой, и тебе это понравится.

— Нет, Джульетт, я так не думаю. Я буду вылавливать вас и уничтожать, одну за другой. Некоторые уйдут из жизни легко, если им повезет, а ты… тебе придется страдать. — Судя по выражению ее лица, я мог с таким же успехом читать ей сонеты Шекспира, но я продолжал: — Я намерен пытать тебя, Джульетт. А потом снова пытать, давать передышку и опять причинять боль. И так будет продолжаться очень долго, пока я не позволю тебе умереть. На это уйдет много времени. Ты будешь умолять, чтобы я тебя прикончил, а я снова буду тебя истязать. Можешь сколько угодно мне угрожать, тебя никто не услышит и никто — даже твои возлюбленные сестры — не сможет тебя спасти. Ты всецело в моей власти.

Я уже видел, как мои слова просачиваются в ее мозг — Джульетт пыталась мысленно позвать на помощь, но ее попытку пресек окружающий нас барьер.

— Вот видишь? А если они тебя не слышат, то и помочь не смогут. Бедная малышка Джульетт, ты осталась одна. Некому спасти тебя от Большого Злого Волка.

Некоторое время она кричала в голос, и я не стал ей мешать.

— Стены не пропускают звук, тебя все равно никто не слышит. Здесь только ты и я. Только бедняжка Джульетт и Большой Злой Волк.

В ее глазах показались слезы, значит, она запаниковала. Сочетание беспомощности и угроз воскресило первобытный детский страх одиночества, боли и чудовищ из темноты — классическое воздействие старой сказки о сером волке. Надо было, чтобы она испугалась до безумия, чтобы утратила способность мыслить логически, и, похоже, мы двигались в нужном направлении. Я прикинул, что делать дальше: продолжать психологическую обработку или переходить к физическому воздействию? И тот и другой путь имели свои плюсы и минусы, а время поджимало, и надо было отыскать наиболее быстрый способ получить то, что мне было нужно. Приняв решение, я достал свой старый добрый боевой нож и поднял так, чтобы она могла его видеть.

— Ты видишь это, Джульетт? Хочешь знать, сколько людей я им убил? Больше, чем можно себе представить, но тюрьма мне не грозит. Властям обо мне все известно, но они предпочитают не вмешиваться, и, когда я тебя убью, ты станешь еще одним безымянным трупом, о котором никто не позаботится. Тебя выбросят, словно мусор, и забудут раньше, чем ты успеешь остыть.

Она явно теряла самообладание, и я решил усилить натиск. Нарочито медленными движениями я начал разрезать ее одежду. Тонкая кожа, в которой она пришла в клуб «Иони», легко поддавалась лезвию, и каждая часть ее костюма расходилась, словно лепестки цветка. Ее дыхание участилось, зрачки расширились, а уже порозовевшая кожа окрасилась еще интенсивнее. Она опять закричала, и я дал ей увесистую пощечину, чтобы заткнуть рот, да еще грубо обругал. Все происходило совсем не так, как в общине — если там она верила, что подчиняется Альдер добровольно, то здесь была вынуждена терпеть насилие. Динамика действия сильно отличалась от привычных оргий — никакого комфорта, ни условленного сигнала, которым можно остановить процесс, ни надежды на наслаждение или награду. Так члены внутреннего круга поступали с новичками — лишали их воли не ласками, а силой. К тому моменту, когда она стала совсем нагой, в глазах мелькнули искры приближающегося безумия. Я взял запасную свечу и стал капать расплавленным воском на обнаженную кожу, изображая удовольствие каждый раз, когда она вздрагивала. Потом потянулся за хлыстом…

Если проводить в госпиталях так много времени, как это делаю я, можно воспользоваться одним преимуществом: пока рассасываются рубцы швов, пока срастаются кости, есть масса времени для чтения. В больнице я открыл для себя Платона, познакомился с Декартом и Киплингом. Я обожаю Киплинга; его рассказы о жизни в Индии так меня захватили, что захотелось узнать о том времени побольше, и тогда я многое прочел об охоте на тигров. Один из трюков местных охотников называется «козел Иуды»: козла привязывают к колышку посреди полянки, а стрелки занимают позиции под деревьями, откуда удобно стрелять. Крики животного привлекают тигра, он набрасывается на жертву, и у сагиба появляется новый трофей для гостиной. Так вот, Джульетт должна стать для меня «козой Иуды».

Как ни противно жаловаться, я никогда не испытывал радости от подобного занятия. Пытки людей — это не самый лучший досуг, но, как я говорил Энни еще в Бристоле, это лучше, чем вероятность получить толпы линчевателей и полную анархию. Я тщательно выбираю свои жертвы, предпочитаю потратить лишнее время, чтобы выбрать самую подходящую цель и степень давления, тогда как последователи Линча в этом случае просто буянят и сжигают дома вместе со всеми, кто находится внутри. Хоть убеждение, что «этот способ не хуже всякого другого», и не может служить оправданием, я все же не хладнокровный убийца и не психопат — я хирург. Как и в случае с Бенни, я притворялся перед Джульетт, что получаю удовольствие от ее мучений, и тем только усиливал ее страхи. Если бы мне пришлось иметь дело с профессионалом, я бы дал ему понять, что мне скучно, но надо продолжать работу. Раз уж она стала фанатичкой, она должна и во мне видеть эту страсть, чтобы представить, как далеко я могу зайти.