Василий Звягинцев - Время игры

Все правильно. Программа действует. Вот что меня до сих пор поражает. Машина же, электронно-вычислительная, по-новомодному — компьютер, а ведет себя абсолютно адекватно.

Олег много раз объяснял мне, что принцип здесь тот же, что и в шахматном автомате: перебор всех вариантов следующего хода вплоть до оптимального в данной позиции. И ничего больше.

Так и эти ребята. В памяти у них имеется несколько десятков тысяч или миллионов стандартных ситуаций, любое внешнее воздействие инициирует запуск подходящей подпрограммы со скоростью перебора до триллионов «да — нет» в секунду, и получите: на выходе динамический стереотип или ответ в вербальной форме.

Как психолог я все эти термины понимал и вообще мог сам любому все рассказать и объяснить вполне популярно и доходчиво, но душой — не воспринимал. Дико мне все это было.

Так же точно мой отец, окончивший, кстати, в свое время Ленинградский институт инженеров путей сообщения, признавался мне, что не в силах смириться с принципом работы телевизора. Не понимал он его. Однако чинить любые механические поломки в «Рубине» умел вполне качественно.

И также, наверное, первые машинисты управляли паровозами, в глубине души считая их технологическим извращением.

Но я, как всегда, отвлекся.

Изложив Ларсену все, что я считал на данный момент необходимым, я тоже отправился вниз, прихватив из бара кают-компании две бутылки лучшего крымского шампанского из довоенной еще коллекции князя Голицына.

Ирина занимала одну из двух на «Призраке» трехкомнатных кают, отделенных от кают-компании тамбуром трапа и поперечным коридором. Хотя и крошечных, конечно, в сравнении с необъятными помещениями «Валгаллы», но предоставлявших пассажирам максимально возможный комфорт.

Гостиная в девять квадратных метров, нечто вроде кабинета величиной с вагонное купе, который Ирина приспособила под косметический салон, и чуть большего размера спальня, большую часть которой занимала низкая, но просторная кровать с подъемными штормовыми сетками, а вокруг нее едва оставалось место для платяного шкафа, тумбочки и музыкального центра с квадроколонками по углам.

Ирина любила засыпать под тихую классическую музыку. Скрипичную по преимуществу.

Я вроде бы беседовал с роботом совсем недолго (правда, потом еще не смог удержаться, чтобы не обойти палубу яхты от кормы до бушприта и лично убедиться, что все в полном порядке), а Ирина за это время успела сделать «все», что я подразумевал. Нет, я еще постоял у борта, довольно неторопливо выкурил сигару, поплевывая в шелестящую и заплескивающую почти до самого планшира волну, переосмысливая свой нынешний статус и морально настраиваясь на…

А на что? Что снова я из вершителя судеб мира становлюсь просто мужем тети Хаи. Как это называется в Одессе.

И уже потом через тамбур бакового люка спустился в штормовой коридор, прорезающий яхту от таранной переборки до двери кают-компании.

Ирина меня поразила. Она успела переодеться в белое, все из пенных кружев, платье. С пышной многослойной юбкой ниже колен, какие носили девушки в середине шестидесятых.

А еще она украсила себя бриллиантовым колье в пару сотен каратов и такими же серьгами.

Будто собралась на прием в Карнеги-Холл.

На мой недоуменный, возможно, даже и бестактный взгляд она ответила очаровательнейшей из своих улыбок.

— Милый, но у нас ведь свадебное путешествие. Не так ли? Или ты передумал?

До меня начало доходить.

Ровно полтора года назад она дала зарок Берестину (за которого чуть сдуру не выскочила замуж по причине нашего глупого разрыва), что не будет принадлежать ни ему, ни кому-нибудь другому до законного брака.

С ним ли, с другим — не важно. И долго его соблюдала.

А когда я все-таки ее в очередной раз соблазнил, ей потребовалось считать, что она, следовательно, все же вышла замуж.

Софистика, но тем не менее.

И раз так, то сейчас у нас означенное путешествие, а равно и медовый месяц.

— Что ты, дорогая! Я счастлив открыто назвать тебя своей женой. Жаль, что мы не додумались до этого сразу, в семьдесят шестом. Жили бы сейчас поживали в окружении троих детей где-нибудь в Улан-Баторе, куда меня непременно сослали бы за невосторженный образ мыслей, и никаких Валгалл и Южных морей…

— Какой ты невыносимо бестактный тип…

На откидном столе каюты был накрыт легкий торжественный ужин. В полном соответствии с рекомендациями знаменитой, а также пресловутой Елены Молоховец, который у среднего интеллигента позднебрежневской Москвы (не говоря уже о провинциалах) вызвал бы смешанный с изумлением приступ пролетарского гнева.

Мои бутылки шампанского были здесь как бы даже и лишними, поскольку боевая подруга озаботилась не только им, но и «Энесси» на предельной грани выдержки. Это распространенный предрассудок, что коньяк чем старее, тем лучше. На самом деле даже «тридцати-сорокалетние» коньяки изготавливаются из смеси спиртов максимум пятнадцатилетнего возраста.

Присутствовали также столь любимые нами в те самые годы крепкие ликеры «Бенедиктин» и «Селект».

Освещал каюту тяжелый серебряный шандал на пять свечей, пахло ароматическими индийскими палочками, из динамиков доносились звуки бетховенской элегии «К Элизе».

Замысел Ирины был понятен: в очередной раз начать жизнь «с чистого листа».

Что же, это совпадало и с моими намерениями. Как оно будет дальше — не сейчас задумываться. Следует наслаждаться текущим мгновением, пока оно длится. Надеюсь, мы заработали это право.

— А девочку ты не захотела пригласить на ужин? — скорее для порядка поинтересовался я, запирая за собой дверь на защелку и вешая на крючок слишком плотный для этих широт форменный китель.

— Девочку я уложила спать и угостила ее чаем… Сейчас она видит прекрасные сны…

Знаем мы этот чай. Все правильно. Ароматный цейлонский чай с мягким, совершенно безвредным транквилизатором. Анна проспит свои законные десять часов, встанет бодрая, полная сил, готовая без потрясений и даже удивления воспринять тот «прекрасный новый мир», в котором ей неизвестно за какие заслуги довелось оказаться.

И нам она помешать не сможет, что весьма существенно.

Но опять же. Мне сейчас совершенно неинтересны были все эти подробности. Словно бы действительно все мои беды связаны были только с теми делами, которыми непосредственно пришлось заниматься последние два года.

И испытание целомудрием на Валгалле, когда меня мучительно соблазняла Сильвия, тоже отразилось на моей психике.

Вот только сейчас я вдруг почувствовал себя нормальным мужиком. А то уже начало казаться, что я окончательно утратил вкус к женщинам. И Ирина это замечала, хотя и не позволяла себе высказываться по этому поводу.