Василий Звягинцев - Время игры

При этих словах парни побелели и мгновенно покрылись липким потом.

— В том, что касается меня, я принимаю решения сам. И отвечаю за них. Занимайтесь своими делами. Джо, приготовь мой автомат… А вы, парни, сюда!

В кабинете он быстро вогнал остальным налетчикам по два кубика того же снадобья, что перед этим Путейцу.

— Так. Запоминайте. Ничего не было. Вы пришли, чтобы проникнуть в мой номер, но не успели ничего сделать, как появились неизвестные люди, и началась заваруха. Вам еле-еле удалось спрятаться, а потом сбежать. Видели, как мы собрались и быстренько ушли в сопровождении тех самых, которых вы встретили. Ясно?

Все трое дружно закивали. Лица их отражали напряженную работу мысли.

Этот новейший (для 1984 года) препарат действовал эффективнее любого гипноза или так называемого «электронного зомбирования». Причем не требовал предварительно разработанной легенды внушения. Мозг, получив принципиальную установку, все остальное делал сам: убирал в подсознание ненужные воспоминания и формировал новые на основе полученной команды. Минут через пятнадцать все трое будут искренне верить, что все случилось именно так, как сказал Шульгин.

И ни под пыткой, ни под обычным гипнозом от своих слов не откажутся. Теоретически, до конца своих дней. Впрочем, утверждать это категорически Сашка бы не стал. Не располагал соответствующей статистикой. Если даже на пару суток хватит силы внушения, и то достаточно.

…Получив, кроме положенной платы, щедрые чаевые, ночной портье не выразил удивления неожиданным отъездом постояльца.

И Шульгин с британской надменностью не стал ничего объяснять.

Это русский, независимо от чина и сословия, не преминул бы пуститься в пояснения: мол, срочное дело требует немедленного отбытия в столицу, или жена заболела, или в карты проигрался и денег осталось только на билет третьего класса, а западный человек непоколебимо уверен, что его поступки никого не касаются, а уж тем более — обслуги.

При этом он внимательно и цепко осматривал и обширный, едва освещенный настольной лампой вестибюль, и улицу за высокими, на два этажа, окнами.

Хотя ничего действительно важного увидеть не надеялся, скорее — просто по привычке.

Если кто и собирается устроить очередное покушение, болтаться на виду перед входом в гостиницу он не будет.

Или в подворотнях накапливаются, или через чердак проникать будут, через подвалы, к примеру.

Забавно новая жизнь началась.

Проще всего было бы попросить отпереть дверь, ведущую на хозяйственный двор, и оттуда прорываться на полной скорости. Никто бы задержать не успел.

Да только… Швейцар, пожалуй, просто не поймет, для чего господину в темноте пробираться среди мусорных баков с кухонными отбросами, дождевых луж и конских яблок, оставленных битюгами ломовых извозчиков, доставлявших припасы для завтрашнего дня, если слуга обязан подать экипаж прямо к крыльцу.

Нет уж, будем действовать согласно протоколу. Шульгин кивнул на прощание портье и швейцару, отдавшему по-военному честь, и шагнул за порог.

Дождь, слава богу, наконец-то прекратился.

До последнего Сашке не верилось, что сейчас произойдет что-то экстраординарное. Скорее всего он спокойно сядет в машину и отправится неизвестно куда и неизвестно зачем.

Впрочем, зачем — более-менее понятно. Чтобы поддержать уже достигнутую стабильность в мире, который начал каким-то образом самоорганизовываться в ответ на грубо предложенные ему новые обстоятельства и правила игры.

Вся беда в том, что 99 и 9 в периоде процентов обитателей этого мира никогда не воспринимали свою деятельность или бездеятельность именно как «созидание» или «сохранение» реальности.

Они просто жили так, как подсказывали обстоятельства, обычаи, привычки или даже придуманные цели. Для них все просто и обычно. И для фон Мюкке, для Славского, для Пичугина с его ребятами.

Жизнь такова, какова она есть, и больше — никакова. Он же, Шульгин-Мэллони, обречен постоянно помнить, что есть очередная, отдельно взятая реальность и есть он, каждый поступок которого постоянно превращает эту реальность в нечто совершенно иное.

И никогда не догадаешься, к лучшему или наоборот. Думаешь так, а выходит совершенно иначе. Не подошел бы он за завтраком к немцу, и на данный момент десятки, а впоследствии и сотни людей прожили бы совершенно иную жизнь…

Все это промелькнуло в голове мгновенно, не до конца даже оформившись в слова, и Шульгин хмыкнул скептически. Тогда проще всего застрелиться, подумав напоследок, что уж это изменение реальности, судеб всех тех людей, к которым ты больше никогда не подойдешь, — последнее. Дальше все будет изменяться по тем же законам, но всего лишь без тебя. Ну и что?

События же тем временем покатились по вновь предназначенной колее, повинуясь щелкнувшему механизму стрелочного перевода мировых линий.

Слева, на углу квартала, он заметил тихо, без огней выскользнувший из ворот «Додж», сразу свернувший в переулок. Там же мелькнуло несколько теней, возможно — люди Славского. Откуда они появились, он не разглядел.

Наверное, проскользнули сквозь широкие проемы между финтифлюшками узорчатой кованой ограды, отделяющей гостиничный палисадник от улицы.

И в тот же миг, словно только этого и ждали, сразу с двух сторон вспыхнули электрические фары чужих автомобилей. Или они подкрались так бесшумно (что маловероятно при здешних моторах), или давно ожидали, затаившись под деревьями.

Хлопанье дверок, топот подкованных сапог по брусчатке, крики, в том числе и матерные.

Настоящая группа захвата прибыла, неизвестно чья и по чьему вызову. Угадал Славский, если это не очередная подстава. На него, иностранца, рассчитанная.

Лишь бы не оказалась это белая контрразведка. Шанс невелик, нужные предосторожности он принял, но все же…

Шульгин выдернул из-под плаща как раз на этот случай приготовленный «ППСШ» с двумя сцепленными магазинами, на сорок патронов каждый.

Отвлекая на себя внимание противника, несколько раз выстрелил короткими очередями трассирующих, целясь поверх голов, но так, чтобы нападающим был слышен свист пролетающих в опасной близости пуль.

Еще две серии по три выстрела он пустил под острым углом к стенам и мостовой.

Рикошеты тоже звучат впечатляюще. Убивать он по-прежнему не хотел, не зная, с кем имеет дело.

Ну а если кого и заденет шальная пуля, уже потерявшая энергию и скорость, то почти наверняка не смертельно.

Присев на корточки, боком, как краб, Шульгин перебежал на другую сторону улицы, заскочил в подворотню, еще трижды пальнул, рассчитывая, что вспышки из полной темноты достаточно его демаскируют.

Дождался ответных выстрелов и повторил маневр, вернулся к ограде гостиницы, пригнулся ниже цоколя, чтобы голова и плечи не проецировались на фоне светлой стены, заскользил в сторону машины.