Евгений Соломенко - Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра

– Итак! Под водой лежат полторы тонны чистейшего золота. И где? Баркентина была потоплена на небольшой глубине, неподалеку от пустынного в те времена мыса Таган-Рог. Да-да, my freind: в двух шагах от сегодняшнего Таганрога валяется бесхозный клад, дожидаясь нас с вами!

Одним из главных Диковых принципов было – никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не говорить всей правды. Сейчас этому русскому сосунку он не открыл истины и на одну тысячную.

– Вашему государству мы как законопослушные предприниматели предоставим фрагменты судна, какой-нибудь там ржавый ятаган. Словом, – мишуру для местного музея. Ну а золото перебросим по моим каналам в Нью-Йорк и там реализуем по приличной цене. Что скажете, дорогой Глеб?

А дорогой Глеб истерзался весь, будучи обуреваем противоположными порывами. Переть против закона – не укладывалось в рамки его профессиональной этики. Ну а уж вывозить «за бугор» то, что принадлежит родному государству… Но в глубине сознания копошилась мыслишка: «Чем черт не шутит? Тогда и не понадобится мне никакой вонючий спонсор!».

В самом деле, хватит строить из себя деву непорочную! Государство наше горячо любимое – это кто? Ворюги-чиновники, которые все равно растащат золотишко турецкого паши, как уже растащили пол-России. А он, Глеб Платонов, вложит добытые деньги в свою экспедицию и отыщет Китеж-град, вернет народу ещё один фрагмент его истории.

Глеб уговаривал, умасливал свою совесть. Оно, конечно, можно прямо сей момент подняться и гордо «покинуть зал заседаний». Вопрос – чего он этим добьется? Энергичный уакеро раздобудет себе другого русского компаньона – менее щепетильного. Ну а Китеж так и останется гнить под водой ещё добрую тыщу лет.

– Я согласен, Дик, – тихо, ещё словно бы колеблясь, произнёс Глеб. И, с вызовом посмотрев в глаза партнеру, произнёс уверенно и жёстко:

– Я согласен!

Доска объявлений

Удаляю аппендикс, гланды, голову и другие ненужные органы.

(Москва, 20.. год)

У военного переводчика Васи Старыгина глаза – небесной голубизны. Сейчас Роджер разглядел это особенно отчетливо. Потому что держал Васину голову в руках.

Тело лейтенанта Старыгина в измочаленном тропическом камуфляже валялось метрах в шести отсюда, а голова была откромсана тесаком и нахлобучена на заострённый ствол молодого тростника. Ледогоров подошел к страшному плоду, увенчавшему верхушку тростникового побега, снял голову и бережно – чтобы не сделать Васе больно – положил подле растерзанного туловища.

Третьего дня они со Старыгиным выдули на пару бутылку настоящей русской водки (ящик «Пшеничной» им со случайной оказией из Белокаменной доставили в столицу демократического Мозамбика – город Мапуту). А позавчера три батальона Саморы Машела успешно завершили операцию, разработанную военным советником, полковником КГБ Колосковым. Здесь – в джунглях, обступивших вулканические горы Лебомбо, вдоль границы с Южно-Африканской республикой, – удалось окружить и уничтожить крупную группировку партизан. После чего Колосков решил самолично обследовать район, освобождённый от повстанцев, – ознакомиться с результатами операции. Ознакомился…

Поиски вертолета начали вчера – когда полковник не отзвонился из Бейры, второго города страны, в который должен был прилететь. Весёлый Роджер связался с Бейрой и от командующего гарнизоном сквозь всегдашние треск и помехи услышал:

– Нет, не прибыл Колосков. «Вертушки» не было.

Здесь, в Мозамбике, Ледогоров числился советником по борьбе с бандитизмом – готовил президентских коммандос, учил их тактике борьбы с партизанами и диверсантами. Ему-то и поручили вместе со своими подопечными прочесать джунгли по курсу пропавшего вертолета.

Долго искать не пришлось. Судя по всему, «вертушка» летела над самыми кронами деревьев. Поэтому, получив пару пулемётных очередей, упала, но не взорвалась. Потом, спустя пару дней, знакомый медэксперт из советского госпиталя расскажет Роджеру: полковник был убит ещё в воздухе (смертельные ранения в голову и в грудь). А Вася, на свою беду, остался жив и попал в лапы к повстанцам.

– Но умер ещё до того, как его, понимаешь, обезглавили, – уточнил эксперт. И вздохнул: – И то понятно! Какое же сердце выдержит такие, понимаешь, пытки?

И ведь, черт побери, Васька не должен был лететь на этой треклятой «вертушке»! Полковника Колоскова всегда сопровождал его постоянный переводчик – капитан Горбонос. Капитан был хронический разгильдяй и горький пьяница. Другого такого давно бы в двадцать четыре часа выставили из Мозамбика под зад коленом, но у этого гадёныша имелась очень уж мохнатая лапа в Министерстве обороны. Лапа в широких генеральских лампасах. И потому все художества ему сходили в рук.

Вот и на этот раз «адъютант его превосходительства» нализался в полную сиську. По каковой причине лететь вместо него пришлось Васе.

И теперь Васю повезут на родину в запаянном цинковом гробу с крохотным слюдяным окошечком, а Горбонос опять обнимается с зеленым змием – отмечает, скотина, свое второе рождение.

Вернувшись в Мапуту, Роджер капитально испортил «имениннику» праздник: от души начистил ряху, опухшую от беспробудной пьянки. И торжественно поклялся:

– Сколько раз попадешься мне на глаза – столько будешь ходить с битой мордой! Понял, урод?

Говорят, капитан, напуганный такой перспективой, бросился названивать в Москву – жаловаться высокому покровителю. Но тот, видно, в это вонючее дело решил не вмешиваться. А может – не хватило силёнок дотянуться до Роджера, который, как-никак, не подчинялся Министерству обороны, а проходил по другому, чрезвычайно влиятельному, ведомству.

Но всё это будет – потом. Завтра, послезавтра, через неделю. А пока что Роджер бережно нёс перед собой Старыгинскую голову, и в голубых Васиных глазах застыли смертельный ужас и выгоревшее мозамбикское небо…

…Роджер проснулся, глянул на мутную темь за окном, потом – на прикроватный будильник. Ну, как всегда: четыре утра, самое время для очередного «Ау» из прошлого!

Неправда, что с войны возвращаются. Это – гиблая топь, и она никогда тебя не отпустит. Даже если военно-транспортный «Боинг» уже пропахал положенные тысячи километров до Москвы, и ты вернулся живым и не увечным, – не спеши радоваться, ошалело вглядываться в сверкающие витрины, в обтекающие потоки прохожих. Рано или поздно она призовёт тебя повесткой и пришлёт двух сопровождающих – твою память и твою совесть.

Война – шершавая гадина. Она вползет тебе в душу, в мозг и в кровь, в кончики пальцев, в корни волос. И ты будешь вскакивать среди ночи, обливаясь потом и всё ещё слыша стоны и крики, долетевшие из той, якобы прошедшей, войны. Потому что есть такой крик, который не смолкнет никогда, и есть такая боль, которую не лечат ни время, ни водка.