Дарья Иволгина - Проклятая книга

И что нет ничего страшного в том, что ливонец заполонил собою весь мир, — ведь это значит, что промахнуться, метнув в него пику, будет невозможно!

И Севастьян медленно отвел назад руку с пикой и так же неспешно послал ее вперед. Он увидел, как острый тяжелый наконечник пронзает воздух, как расступается перед ним тело ливонца, как грузный человек взмахивает руками, роняя пищаль, и валится с седла. Лошадь, взбрыкнув и заржав, довершила падение седока и убежала.

Остальные враги уже неслись на Севастьяна. Саперы, видя, что командиру грозит серьезная опасность, обступили его, точно свора тявкающих псов. Севастьян не столько увидел, сколько почувствовал, как один из его людей падает с ножом в горле.

«Неужели я начал ощущать их боль, их страхи и страдания как свои? — мелькнуло в голове у юноши. — Боже, помоги мне! Значит ли это, что я сроднился с этим сбродом?»

Некий ответ поднялся из глубин его души, и нежнейший шепот утешил: «Они — твои дети, Севастьян. Ты — их командир, а они — твои дети, Севастьян».

Все эти мысли проносились у него в голове с быстротой молнии, пока он поднимал заряженную пищаль и искал себе цель. Кто опаснее? Кого поразить первым? Севастьян лихорадочно соображал, переводя взгляд с одного врага на другого.

Выбора не было. Опасны все. Каждый из них — рыцарь, самостоятельный барон, привыкший повелевать большим количеством людей. Они вышли навстречу русским, чтобы помешать осаде Феллина. «Вылазка», — вспомнил Севастьян правильное слово. Это вылазка.

Странное слово, если применять его к этим массивным, уверенным в себе людям. Трудно представить, как они откуда-то «вылезают». Такие умеют только выступать, очень важно, при барабанном бое.

Севастьян выстрелил в ближайшего, а затем выхватил меч и приготовился биться — один против троих. Его соратники-псы, вертевшиеся рядом, тоже пытались участвовать в сражении, но Севастьян краем глаза видел, как беспомощны эти бывшие каторжники перед рыцарями, великолепными фехтовальщиками.

«А ведь нас тут всех перебьют, пожалуй», — подумал Севастьян. Как-то равнодушно, отрешенно.

Иона, оставшийся на поляне с десятком саперов, телегами и зельем, вслушивался в шум сражения, и сердце его разрывалось.

Не для того вырос Севастьян таким удалым и красивым, чтобы погибнуть в глупой случайной стычке с отчаянными людьми, даже не приняв участия в настоящем сражении, на глазах у славнейших полководцев российских!

Во время всей этой сумятицы ни Иона, ни Севастьян ни разу не вспомнили о девушке Евдокии. А она, такая светлая, что казалась бесплотной, металась по поляне, заламывая руки, а затем подбежала к Ионе:

— Что бы тебе в них из пушки не выстрелить?

— Пока заряжем, время пройдет, — ответил Иона.

— Они продержатся, а я скажу господину Глебову…

Идея была безумной — ну как, к примеру, сделать так, чтобы все ливонцы собрались кучей и постояли, не двигаясь, подольше — подождали, пока Иона наводит на них осадную пушку? Глупость. Тем не менее некая сила заставила Иону подчиниться.

А Евдокия куда-то исчезла.

Как ей удалось так пробежать сквозь кусты, мимо сражающихся людей, чтобы никто ее не заметил, чтобы ни одна веточка не шелохнулась? Эта странность пришла Севастьяну на ум много позднее.

Русские Евдокию не видели. А ливонцы и лошади — видели и пугались. В конце концов все разрозненные группы сражающихся сбились в кучу. Никто не понял, как такое произошло. Затем Севастьян вдруг увидел Евдокию прямо у себя перед носом. Он шарахнулся в сторону от неожиданности и в последний миг удержал руку с мечом, занесенным для удара.

— Ты?! — вскрикнул он. — Что ты здесь делаешь?

— Севастьян, уходи! Уходи! Сейчас пушка выстрелит — прокричала девушка невероятно тонким, пронзительным голосом, от которого у Севастьяна заложило уши. Он и несколько оставшихся в живых саперов метнулись в сторону, и тотчас Евдокия показалась перед пушкарями.

— Пора! — приказала она Ионе.

Не раздумывая, Иона выстрелил.

…От наемников и ливонских рыцарей мало что осталось.

Горькая пороховая гарь плыла над лесом, в горле от нее першило, глаза слезились. Подобрали убитых и погребли в одной могиле — и друзей, и врагов. У наемников забрали деньги и честно поделили их между собой.

Вещи, принадлежавшие рыцарям, — то немногое, что уцелело, — Севастьян взял себе. Саперы начали было ворчать — мол, стоило бы добычу сложить в общий котел, — но Глебов цыкнул на них:

— Эти вещи принадлежали знатным людям! Здесь их кольца, медальоны, память об их возлюбленных женах, кресты с мощами святых… Незачем это делить и пропивать в ревельских да дерптских кабаках! Я заберу это себе. Если не смогу отдать вдовам, то оставлю у себя в роду и передам детям. Они, по крайней мере, будут почитать память храбрых рыцарей.

— Так это враги наши! — вякнул было Плешка, но Иона показал ему кулак:

— Господин Глебов сказал, что рыцарское забирает себе! Если тебе мало, забери и мою долю, понятно?

Это всех убедило, и больше никто не ворчал. В конце концов, Глебов хоть и делит с ними и хлеб, и заботы, и опасности, а он — боярин, недосягаемо знатный и родовитый, ему лучше знать, как поступать с наследством таких же родовитых, как и он. Хоть они и ливонцы, латинники клятые, враги государя Иоанна Васильевича.

— А где Евдокия? — вспомнил кто-то.

Девочка на время опять пропала.

— Бродит по лесам, — вздохнул Плешка. — Все-таки, братцы, у ней рассудок помешался. Не знаю уж, какие с этой девчонкой были беды… эх!

— Да, с головой у Евдокии не все в порядке, — согласился другой сапер, красномордый парень с ожогом на всю щеку. — Я тоже это приметил.

— Что она в лесу-то делает?

— Жениха ищет…

— В лесу?

Севастьян задумался, снова воскрешая в памяти подробности лесной стычки. Действительно, что за дикая идея с пушкой? И почему Иона поддался девочке, согласился стрелять? Ведь мог убить своих! Или… откуда-то Иона знал, что своих он убить не мог? Но откуда?

Севастьян наклонился к своему оруженосцу и тихо спросил:

— Скажи, Иона, не боялся ли ты, что своих прихлопнешь вкупе с чужими?

Иона призадумался, похлопал ресницами, покусал нижнюю губу.

— А вот отчего-то не боялся, — признал он.

— Евдокия? — спросил Севастьян.

— Она, — вздохнул Иона. — Не знаю, что на меня нашло… Не ведьма ли она часом? Или кикимора? Мы об этом, помнится, уже задумывались…

Севастьян медленно покачал головой.

— Нет, тут что-то иное… Понять бы еще — что.

— А если она этот… — Иона замолчал, вспоминая нужное слово. — Харузин еще рассказывал… Такой демон, который в женском обличий к мужчинам приходит.

— Не болтай глупости! — рассердился Севастьян. И добавил, охваченный внезапным чувством, природу которого и сам не понимал: — Она — хорошая…